Олег Верещагин - Песня горна

– Эй, ты чего?

– Ничего. – Олег повернулся к нему. – Ничего. Так чего мы стоим?! – Он тряхнул головой. – Бежим скорее!!!

…Почти сто семьдесят домов в Империи могли обеспечить жильё такому же количеству семей. По здешним меркам такой дом был несусветной роскошью. Это были 125-е «Сибиряки», даже больше площадью, чем думал Денис; в каждом можно было установить полуавтономную систему жизнеобеспечения, входившую в комплект. Конечно, в посёлке без жилья осталось почти вдвое больше семей, но кроме специалистов по монтажу (к слову, на монтаж одного такого дома требовалось около 30 часов работы бригады из семи человек, в числе которых мог быть всего один специалист) небольшого крана в Седьмой Горный приехали с полной документацией по технологии несколько гражданских офицеров, которым было поручено изучить местные условия и развернуть производство домов на базе Седьмого Горного и из местных материалов.

– Мы всей семьёй выскочили кто в чём был. – Пашка рядом с Денисом развёл руками, в глазах его было потрясение. – Ну… Я думал – горы пошли.

В глазах и голосе Бойцова, обычно спокойного и выдержанного, было восхищение с недоверием пополам. С перевала они примчались всей семьёй – посмотреть на прибывшее чудо.

Да, собственно, ими дело не ограничилось. Казалось, на главной площади посёлка собрались все. Словно вчерашний праздник ещё только должен был начаться. Последний раз Денис видел такое, когда смещали старого градоначальника. Даже Шульце был здесь. Вокруг него сплотились Пинаев, Семская и Пахомов; впрочем, насколько Денис мог различить со своего места, они выглядели просто-напросто растерянными. Амирова не было – его не было и вчера, по агентурным сведениям, директор «элитной» школы жестоко пил уже неделю, потому что из Верного ему сообщили о грядущем приезде департаментской комиссии. Бахурев произвёл в Департаменте Образования некоторые перестановки, в результате чего его прежний глава и ещё несколько крупных чиновников «пошли на повышение» – были повешены, – а их места заняли люди совершенно иного склада, и теперь комиссии ездили по республике, оставляя позади руины той пародии, которая раньше называлась в Семиречье «народным образованием». Над руинами постепенно начинало подниматься что-то, похожее на настоящее образование, но прошлым руководителям низового звена это служило малым утешением, их снимали с мест десятками и многих сажали, благо – было за что: у кого в школе работала порностудия (Дениса корёжило при этих словах, потому что он вспоминал комнату в Верном и мальчика с девочкой, прижавшихся друг к другу на фоне плотной шторы), кто украл всё, кроме самого здания, иные ухитрились заложить и здание… Жадность этих людей была настолько неистовой и нелепой, что Денис временами сомневался: может быть, ими стоило заниматься не отцовскому ведомству, а маме?

Зато Балаганов не только прислал двух из четверых имевшихся корреспондентов, но пришёл и сам, с кинокамерой. Лицо у «главвреда», как его окрестил Денис, не сумевший преодолеть неприязнь к редактору, было углублённо-вдохновенным – он явно составлял передовицу о «руке дружбы» или чём-то таком. Из группы сторонников Шульце на него кидали многообещающие взгляды, и Денис с надеждой подумал: может, даванут его в каком переулке свои же бывшие приятели – и нам хлопот меньше, и всем хорошо…

Пионеры выстроились отрядной коробкой, причём Денис, недолго думая, поставил позади основного строя и ещё официально никак не оформленное пополнение – двадцать семь мальчишек, восемнадцать девчонок, в возрасте от 9 до 15 лет. «Видимо, придётся укрупнять звенья и создавать ещё пару новых», – подумал он, но насладиться этой мыслью не успел, потому что на импровизированную трибуну – в кузов подогнанного «заготмясовского» грузовика – поднялся Харатенко – тот мужик, что приходил к Третьякову-старшему и разговаривал с Шульце (кстати, его сын и дочь вчера были на неожиданном пионерском сборе, а сейчас стояли в строю). Он выглядел очень смущённым и какое-то время просто-напросто молчал. Потом вдруг резко развёл руками – и необычно сильным голосом, который только немного подрагивал, заговорил. Его было слышно повсюду.

– Я думал, что такого и не бывает. Ну, не бывает такого, и всё тут. И все думали, что не бывает. Вот признайтесь: думали, что будем опять хибарки из фанерки лепить, да щели гов… гм… замазывать, что нету нам счастья. Думали?! – Площадь ответила утвердительным ворчанием, как большой изумлённый зверь. – И я думал, говорю ж. Вчера сидел, слушал вон Виктора Даниловича. – Он указал на Макарычева, который – с закрепленной на перевязи рукой – стоял рядом с Полянцевыми и Третьяковыми-старшими. – Кивал, а про себя думал: эх, мил человек, видно, кто в грязи родился, из неё уж не выползет… А сегодня проснулся, нос высунул из времянки, вижу… – Харатенко опять замолчал. – В общем, так я думаю. Кто тут с пятой, с восьмой и с одиннадцатой шахт? – Тут и там раздались голоса, поднялись руки. – Крутится наша задумка?