Дмитрий Минаев: Пацифист

Вот мама. Мягкие, почти детские черты… пухлые губы… выражение лица кажется каким-то испуганно-удивлённым… Уже после того, как отец извлёк её тело из скафа и поместил на хирургический стол… До этого из-за трещин, покрывших щиток гермошлема, ничего толком было не разобрать.

Приборы не врали, когда отец взялся за вибронож, мама была ещё жива. Состояние комы – это не смерть. То что произошло, было убийством ещё живого человека. С таким диагнозом мамуля стопроцентно осталась бы жива на Земле и, чуть с меньшими шансами, в обитаемом секторе Альфы Центавра. Но на грёбаном Хироне у неё не было ни шанса.

Когда корабль пикировал на планету, отцу как-то удалось притормозить его падение… Как, не знаю, видел на кадрах только искажённое от боли лицо.

Как бы то ни было, судно спланировало на свободный от зарослей участок на берегу реки, единственный на многие сотни кэмэ вокруг. Вот только его "торможение" было весьма относительным, потому что от удара о твёрдую поверхность нос судна деформировался, а обзорные экраны рассыпались вдребезги. Материно кресло сорвало, и она врезалась в стену. Удар пришёлся как раз по щитку шлема. Как не оторвало голову, остаётся загадкой. Но экзоскаф помог лишь частично, шейные позвонки оказалась сломаны в двух местах. Отцу при ударе смятой панелью управления повредило левое колено.

Как я уже говорил, все травмы были бы не смертельны, но в другое время и в другом месте. Полуживая система безопасности корабля, в задачу которой входил контроль за состоянием здоровья экипажа не сразу отреагировала на угрозу. А вот беспощадные бактерии и вирусы планеты Х не дремали. Земные нанопластыри и вакцины им были не помехой. Скорее всего, они приостановили распространение инфекции, но ненадолго. Ни лекарства, ни нанодоктора, ни медблок ИскИна просто не знали, с чем следует бороться. Да и сам папа задёргался, когда его температура зашкалила за тридцать восемь и не желала спадать.

Вот тогда он и принял решение… абсолютно правильное, но бесчеловечное. А потом, не колеблясь более ни секунды, спешно приступил к его реализации. Тело матери оказалось на столе, её обнажённый живот покрыла наносмесь, из которой тут же вырос пузырь – своеобразная дезинфекционная камера. Гермошлем полетел на пол, на лицо отца была нанесена такая же наномаска. Потом настала очередь рук по локоть. Скаф уже было не восстановить, но он был не нужен. Отец был абсолютно безжалостен к себе, как и к другим, и не питал лишних иллюзий. Он знал, что не только его дни, но и часы, а может, даже, минуты, уже сочтены. Но вибронож в его руке не дрогнул.

Кесарево сечение рассекло плоть, и на свет появился перемазанный кровью маленький сморщенный комочек – я. Неуклюже прыгая на единственной правой ноге… левую до середины бедра он себе ампутировал раньше, поняв, что именно там расположен очаг воспаления. При этом отец не ограничился одной наноплёнкой, а прижёг разрез резаком, пытаясь выжечь заразу с корнем. Как я уже говорил, батя был крут. Я б так точно не смог. Даже накачавшись до бровей, как он, обезболивающим и стимуляторами. Жаль, что всё это не помогло.

Дальше, прямо с "пузырём" я был аккуратно помещён в "инкубатор". Всё-таки родители были биологами, поэтому всё постарались предусмотреть заранее. Всё, кроме своей смерти.

Мой новый "дом" был не простым кувезом, который можно встретить в любом акушерском отделении, а мощным агрегатом с автономным ИскИном, манипуляторами, армией нанороботов и множеством иных наворотов, которые обычному медицинскому оборудованию и не снились. Даже страшно подумать, кого там могли выращивать и "донашивать".

Как только я оказался внутри, защитная нанооболочка распалась, а умная машина сама стала подключать системы жизнеобеспечения, пока отец колдовал с программой, вводя только ему ведомые коды. О чём-то задумавшись, папа обернулся и тут его взгляд наткнулся на им же самим распотрошённое тело мамы. Будто разом прозрев, и осознав весь ужас содеянного, он бросился к ней, поскользнулся, упал, судорожно схватил свесившуюся со стола руку.

– Кирочка! Милая! Родная! Прости меня! Прости! – повторял он, покрывая поцелуями безжизненные пальцы, и горько зарыдал.

Потом неожиданно вскочил и бросился обратно к "инкубатору", вцепившись в него мёртвой хваткой:

– Слышишь меня ты, проклятая железяка! – заорал он, барабаня кулаком по крышке моего "саркофага", – Ты должна сделать всё, чтобы мой сын выжил! Ты слышишь, тварь?! Иначе я вернусь с того света и разделаюсь с тобой! От тебя и ржавой трухи не останется! – и дальше всё в том же духе, перемежая угрозы в адрес ни в чём не повинного медицинского блока отборной матерной бранью, которую доктора и профессора вроде бы знать не должны.