Денис Юрин: Воскрешение

В остальном жизнь мало в чем изменилась, по крайней мере внешне. Ни нравы простолюдинов, ни их одежды не вызывали отторжения у глаза того, кто пребывал в странном состоянии, сравнимом с долгим беспамятством, десятилетия, а может, и целые столетия. Мода и роскошь – игрушки господ, а простой люд не следит за новизной портняжных покроев и не хвастает перед соседями изысканностью и богатством интерьеров. Пока еще он не встречался с представителями высших сословий, да и не бывал в городах, так что о многом судить не мог. Бедные дворяне и горожане не в счет, они в большинстве своем были прижимистыми, как их слуги, и не привыкли переплачивать золотом за белизну кружевных манжет.

Он, по сути, вообще еще нигде не был, а трактир с дурацким названием «Трехногий петух» стал первым публичным местом, которое этот человек посетил за нескончаемо долгие семь дней и ночей. Именно столько прошло с момента его пробуждения, именно столько он блуждал в одиночку по огромному мертвому городу и чащам вечно молодого, таинственного леса, время от времени вырывавшим из остатков его памяти воспоминания той далекой поры, которую вряд ли кто из живущих ныне помнил хотя бы по отцовским рассказам.

Все началось с боли. Боль определенно родная сестра жизни: она появляется, как только мы приходим в этот мир, и последней покидает умирающее тело. Раз ты страдаешь, значит, жив; коль уже ничего не чувствуешь – пора вызывать святого отца и заботиться о спасении души.

Боль пронзила его роем разъяренных, яростно жалящих ос. Она, подобно воде, покрыла каждый маленький участок его безжизненного тела, а затем просочилась внутрь разбитого черепа и разбудила спящее вечным сном сознание. Он помнил, как кричал, беззвучно кричал, силясь напрячь давно уж сгнившие голосовые связки. Он широко раздвигал лишенные плоти челюсти, но не слышал ни звука, поскольку тогда еще в его ушах не было барабанных перепонок. Он заглатывал комья земли вперемешку с трупными червями, но не чувствовал ни вкуса, ни отвращения. Единственным чувством, жившим тогда в его покрытой слоем липкой, однородной гнили груди, была боль, несусветная боль, вновь пробудившая его к жизни. Однако вскоре она ушла, уступив место растерянности и непониманию. Эти ощущения были лишними в процессе восстановления организма и поэтому задержались у него в голове недолго. Их сменил сигнал, властный приказ очнувшегося от спячки мозга, шевелить конечностями и изо всех сил ползти наверх, выбираться из-под земли. И он послушался, и он пополз, раздирая землю едва обросшими тоненьким слоем плоти пальцами и что есть мочи напрягая непослушные ниточки вновь нарастающих на кости рук мышц. Когда же задача была выполнена и его останки выкарабкались на поверхность, мозг сжалился над человеком и отключил сознание, не дав ему узреть весьма редкий в природе процесс… процесс, обратный разложению.

Беспамятство продлилось минуты, а может, и дни. Он не ощущал тогда времени, но зато мог воспринимать окружавший мир во всей красоте и неповторимости. Яркое солнце слепило глаза и приветливо ласкало робкими лучами его новую, розовую, словно у младенца, кожу, правда, местами все еще покрытую комками грязи. Слабенький ветерок приятно холодил низ живота и нежно касался прядей густых, длинных волос. Он был абсолютно голым, разве что на правой руке болтался проржавевший насквозь наруч, а на левой ноге мешался не догнивший до конца сапог. Все-таки в прежние времена кожевенники умели дубить кожу…

Он не понимал, какая сила вернула его с того света, но был искренне благодарен за ее милостивый поступок. Только умерший однажды иль дважды может прочувствовать, насколько хороша жизнь и как сладостно возвращение в нее. Все еще не веря в свое везение, бывшее далеко не всегда к нему благосклонным в прошлом, мужчина оглядел себя со всех сторон и подивился, насколько точно природой было воссоздано его прежнее тело. Каждый изгиб мышц, каждый шрам на руке и на торсе казались ему знакомыми, родными, а что уж говорить про отметину от махаканской секиры?! Широкий, уродливый шрам, как в старые, отнюдь не добрые времена, пересекал его лоб, несомненно, портя красоту молодого лица, но взамен придавая ему мужественности.

Только что воскресший отвлекся от созерцания самого себя и задумался. Он не помнил, ни кто он, ни при каких обстоятельствах погиб, но почему-то был преисполнен уверенностью, что отнюдь не удар секиры, изуродовавший его лицо, стал причиной смерти. Он помнил, что какое-то время жил с этим шрамом, бывшим для него чем-то вроде символа, знака кастовой принадлежности, хоть осознание этого факта и казалось абсурдным, как грязь на солнце, как деревья, растущие кронами вниз, а корнями вверх.