Людмила Белаш - Темные звезды

«Есть! Еще один… Ну-с, добро пожаловать, новый жилец эфира. Наверно, уже пробовал тайком? Если мать прятала шлем под замок, ты надевал на голову кастрюлю? Или прикладывал молоток ко лбу?»

— Место штатской наставницы вам подойдет? У нас мало опытных учителей. Будете жить за церковным садом, там жилье женских служб.

— Ох, не знаю, смогу ли?

— Поглядите на меня. Я не медиум, но уже десять лет учу их говорить и слушать.

Подписи были поставлены, печати наложены, ключи и бирки с номерами выданы.

Мыть полы в женском корпусе полагалось по очереди — на каждом из двух этажей келья за кельей впрягались наводить порядок. Само собой, новеньких ставили в черед на следующий день, как вселятся. Младшая ли, старшая — давай, таскай воду, ерзай тряпкой, отжимай и выливай. Лара поняла, что для Ласки поблажек не будет.

Та призналась шепотом:

— Я не умею.

Действительно, а где ей было научиться? Когда другие учатся от матерей, наглядно, она уже без глаз сидела, как обуза. Так бы в углу и зачахла, не откройся ее дар. Наверно, он от боли и тоски прорезался до срока. Дальше ясно — напялив шлем по самый нос, передавай приказы Цереса.

— Ты сиди, я одна справлюсь.

— Так нельзя. Дай мне хоть тряпку выжимать.

— Нет уж! Лучше пой. Мне будет веселей.

Подвернув до колен рабочие шаровары, заткнув сорочку под пояс и затянув платком волосы, Лара босиком поспешила с ведрами к крану, а Ласка нашла место в коридоре, чтобы ее не задевали, и начала:

Из келий начали выглядывать девчонки:

— А голосок-то ничего.

Студент простился с белым светом; могильный дух крюком поволок его в темное царство. Изменщица, раскаявшись, рыдала на могиле: «Куда ты ушел, мой желанный? Я жить не могу без тебя!» — и ее убило молнией.

Лара шуровала, размашисто орудуя тряпкой. Ласка не умолкала, завела другую песню:

Коридор большой, широкий — в старину строили просторно, чтоб у монахинь было и света, и воздуха вволю. Лара вспотела, но размаха не убавила — ших, ших.

Белобрысая Ветка понаблюдала, послушала Ласку и, скрывшись на время в келье, вышла — тоже в подвернутых штанах, босая и с платком на голове. На чей-то косой взгляд ответила просто:

— Чего смотришь? Она для нас поет, я для нее помою.

А Ларе сказала:

— Макни еще разик, и воду сменю.

Подхватила с плеском ведра, унеслась.

Косточка, старшая на этаже — чернявая, уже сильно фигуристая девушка с верховьев Куруты, где до сих пор барский суд, а колдунов бросают замерзать в снегу, — подумала, прищурилась и молвила:

— Нитка, почему не подпеваешь? На литургии в хоре заливалась, а тут…

Поняв атаманшу, кое-кто нырнул переодеться, а другие, с голосом, прибились к Ласке с Ниткой, уже певшим вместе:

За высокой решеткой, отделявшей девиц от мужского корпуса и Мельничного сада, скучился пяток ребят, следивших издали за бойкой кутерьмой на запретной территории:

— Свистни наших — представление пропустят!

— Слышите? Поют, что ли?

— А какой сегодня праздник?

Там, через две решетки и аллею, мелькали розовые ноги, белые сорочки, брызгал смех. Оттуда неслись задорные выкрики:

— Куда глядишь, зенки нахальные?

— Мал еще глазеть! Приснюсь, родимчик будет!

— Подсадите мелкого, ему не видно!

Пареньки терлись о прутья решетки, щелкали языками:

— Иий-ех, картинка!

— Айда к нам, в догонялки сыграем!

— Эй, Вишня! Портки сзади лопнули!

— Умри, Табак! — Повернувшись к ним, названная Вишня смело вздернула на животе сорочку, а подружки за спиной, перемигнувшись, дружно потянули ее шаровары вниз. Как в песне: «И предстала перед ним». Визгу было! А за аллеей вопили: «Уррра!», молотя ладонями по прутьям. На шум выбежала наконец наставница:

— Безобразницы, что вы себе позволяете, мигом все в корпус!