Дмитрий Матяш - Изоляция

Рядовой тем временем, вскинув автомат к плечу, начал обход моего жилища, громко хлопая всеми дверьми. Издал презренное мычание, когда зашел в туалет.

— Да как-то неудобно отвечать лежа мордой в пол, — говорю. — Слезь, объясню.

— Перебьешься. Отвечай, падла. На промыслах остальные? С кем живешь?

— Чисто, — крикнул с кухни рядовой. — По ходу, он сам тут обитает. И пожрать нет у него ни хера, — добавляет. — В ведре консервные жестянки, пакет с макарон.

Обычная процедура у них по мусоркам лазить. И кто после этого стервятник?

— Магазины, знач, бомбишь, да? — ехидничает сержант. — Мародерствуешь по тихоне? Да? Отвечай, сука! Откуда жрачку берешь?! Или по хатам ходишь?

Можно подумать, вы не ходите. Тут еще разобраться нужно, кто из нас больше мародерствует. Мне-то себя прокормить, а у вас сколько рыл трижды в день строем в столовку чешут? Но вслух, конечно, этого не говорю.

— Да чего ж сразу «по хатам»? В гараже еще запасы были, — лгу, бесспорно, я уже давно все запасы оприходовал. — Купил все за кровно заработанные. Отпусти, а? Руки затекли. Никуда же я не денусь.

Когда рядовой вернулся в коридор, сержант вытянул застрявший в ламинате нож и позволил мне подняться.

— Дернешься — жопа тебе, — кивнул на сослуживца, который держал автомат нацеленным мне в грудь. — Руки по швам! На ком хата? Руки, я сказал!

— На мне. Сам я живу. Документы на тумбочке, возле кровати, — киваю в спальню. — Хочешь, посмотри.

— Фамилия?

— Салманов. Двадцать девять. Что еще?

Хоть и виду не подали, но задумались оба. Сами ведь толком не знают, какого лысого они тут делают. Трупы нужно вывезти, это правильно, ибо задохнемся скоро — вся Винница уже смердит как задворки бойни. Но для этого санитары есть. Они сами справляются. А эти чего? Ну хавку ищут — понятно. Не нашли и что? Типа учет ведут, чтоб знать, где и с кем потенциальный мародер обитает? Так глупо это. И понимают ведь наемнички, отлично понимают. В отличие от сути отданного им приказа, потому на гражданских и отрываются. Злость сгоняют.

Сержант смотрит на меня оценивающе, словно приобрести собирается. В какой-то миг мне даже начало казаться, что все может закончиться мирным путем… Да вот незадача. Только я так подумал, как в его взгляде что-то незримым образом переменилось. Нет сомнений, он заметил край выглядывающей татуировки у меня на груди: арконский орел на фоне трехконечной свастики — бич бурной молодости, лишавший меня в последние годы возможности расстегнуть верхние пуговицы на рубашке.

Отодвинув отворот рубашки с таким презренно-брезгливым выражением лица, будто там его ждал взорвавшийся гнойник, сержант словно сам себя спросил:

— Это то, что я думаю? — Он сопоставил чернильный рисунок на груди с моей бритой головой, и результат привел его в бешенство. — Так ты, выходит, у нас еще и тварь нацистская?! Гребаный скин?

— Да не бери в голову, сержант. — Одну руку я выставил перед собой, вторую приложил к груди. — Сложный подростковый период. Давно уже об этом забыл. Замазать орла все никак руки не доходят.

— Замажешь, сука, — прошипел яростно. — Как раз сейчас и замажешь! — Бряцая железом, он перетащил автомат на грудь. — В две тысячи пятом возле ставки [8] Ставка Гитлера, известная как «Вервольф» (Волчье логово). Расположена вблизи Винницы. такие уроды, как ты, убили моего брата. А у нас только дед был евреем. Бабка, отец — хохлы. Да только вам же по херу, да? Вам бы козла найти отпущения, на котором бы злость выместить!

Во, блин! Яркий пример, как юношеская легковесность может сыграть злую шутку в зрелом возрасте! Немного неожиданно, если честно.

Тем не менее, похоже, не шутит сержант — полная готовность пустить мне в лоб пулю. И в общем-то, я его понимаю. Если убили брата, то тут не до наведения порядка во время карантина. Тут есть за что мстить случайно подвернувшемуся представителю нацистской артели. Но, блин, не лезть же мне из-за этого под пули добровольно!

— Эй, да ладно тебе. Это ошибка молодости. — Я заговорил быстро, мне нужно было максимум затянуть время. — Все мы ошибаемся в таком возрасте. Херней страдаем. Сейчас уже забыл, а тогда, после интерната, со старшими из фа-банды свелся, дурак. Я же детдомовский, кто мне что объяснил бы? Хочешь брить голову — какие проблемы? Но я никогда никого не убивал, клянусь. Просто попал под волну, думал это круто. В пятнадцать лет очень хочется выделиться из толпы, протестовать да хоть против чего-нибудь. Это было очень давно, и я уже об этом забыл. В армии моим другом был еврей Фельдман, а подружка, с которой мутил вот донедавна, — Олька Шустер, еще та «славянка». Клянусь…