Олег Быстров - Гренадер

Гриц рулил от Центрального рынка по Лычаковской. Здесь он с блеском показал возможности шестицилиндрового мотора своего «адлера», обгоняя знаменитые львовские трамваи и беспрестанно нажимая на клаксон по причине общей нервозности. Далее путь его пролегал с Лычаковской на Сельнеровскую. Предстояло добраться до старого кладбища и отыскать напротив кладбищенской ограды доходный дом, где назначена встреча.

Сельнеровка основательно петляла, что, в свою очередь, не прибавляло спокойствия. А у кладбища тревога и вовсе овладела сердцем связного. Может, близость мертвых шляхтичей с их мавзолеями и ангелами создавала особую гнетущую атмосферу, но скорее предстоящая встреча была тому причиной.

На квартире, наверняка обшарпанной меблирашке, ждали его ребята из Организации украинских националистов. И не просто оуновцы, а бойцы из крыла Степана Бандеры. Это значит, самые отчаянные, дикие и фанатичные нацисты из всех, какие сейчас водятся на Галичине.

А националистов во Львове сегодня хватало. Тут можно было встретить и последователей Гитлера, повторявших бред о Великой Германии и арийской нации, и приверженцев Евгена Коновальца, и почитателей Андрея Мельника, строителей незалежной и самостийной Украины. Сам Суржак входил в организацию «Орлята Яна Собеского». Польская кровь побеждала, и Гриц мечтал о воссоздании Речи Посполитой – без немцев, тем более без русинов, с украинскими холопами в виде рабочего скота. Чтоб знали своё место и пахали на панов от зари до зари. Вот о чём мечтал Гриц.

Но пока без союза с этими самыми холопами не получалось. Пан Станислав, командир ячейки «Орлят», выбрал его переговорщиком из-за матери-украинки. Посчитал, что полукровке легче будет договариваться с ОУН. Но бандеровцы – это ж люди без мозгов! Вместо головы на плечах ящик динамита, а вместо рук – пистолеты-пулемёты! Потому и тревожился Гриц Суржак, добираясь на встречу.

Вот и дом в три этажа, мрачный, громоздкий, помнивший, наверное, ещё Франца Иосифа. Старый камень кое-где осыпался, на углах сгладился от дождей и ветра. Высокие стрельчатые окна в давно не крашенных рамах занавешены. Подъезд зияет уродливой скважиной в престарелом, нездоровом теле здания.

Тёплым сентябрьским днём стало вдруг украинскому поляку зябко, пробежал по спине неприятный холод. И даже краски наступившей осени словно поблекли. Но отступать некуда, пан Станислав не поймёт.

Он оставил машину немного поодаль и прошёл по тротуару к входной двери. Улица была совершенно пуста, ограда Лычаковского кладбища равнодушно и отстранённо наблюдала за посланником, исчезающим в провале подъезда.

По заплёванной лестнице Гриц поднялся на второй этаж:. Пахло сыростью и чем-то затхлым. Постучал условным стуком в правую крайнюю дверь. Подождал – ни шороха. Но он чувствовал: кто-то внимательно рассматривает его через некую скрытую щель, изучает. Наконец клацнул замок. Показался здоровенный, ростом под потолок, с неохватными плечами мрачный мужик, заросший бородой до глаз. Кивнул, мол, заходи.

Тёмной прихожей они прошли в комнату. Так и есть, дешёвая меблирашка. Помимо провожатого, оставшегося у входа, в помещении находились ещё трое. Сидели за столом с бутылкой водки и несложной закуской. При появлении Грица встал высокий, худой и сутулый человек со впалыми щеками и совершенно лысой головой. Одет он был в косоворотку с расшитым воротом и холщовую жилетку. Подошёл быстрым шагом:

– Пан Суржак? – И, не дожидаясь ответа, протянул руку: – Тиртый.

Степан Тиртый в львовской организации считался главарём, по слухам, водил дружбу с самим Бандерой. К тому же имел славу человека жестокого и быстрого на расправу. Но пан Станислав заверил, что о встрече договорено на самом высоком уровне. Дескать, опасности никакой. Несмотря на это, от взгляда пронзительных бесцветных глаз и цепкого рукопожатия – будто собака ухватила за штанину – Гриц слегка оробел.

Двое товарищей Тиртого спокойно взирали на пришельца, дожёвывая закуску. Были они чем-то неуловимо похожи друг на друга. Наверное, лицами, одинаково холодными и острыми, как топоры, то ли кистями рук, что свободно лежали сейчас на несвежей скатерти, но готовы были в любой миг – имелось такое ощущение – вцепиться гостю в горло.

Главный оуновец пригласил Грица к столу, налил рюмку водки.

– Прошу, пан Суржак, угощайтесь. Как говорят москали, чем богаты, тем и рады.

Гриц махнул рюмку, закусил кнакенвюрстом – тонкой сухой колбаской, кожура которой отрывается с характерным хрустом, – затем горько вздохнул: