Олег Петухов - Пост-Москва

Он позвонил в видеодомофон и поднес к считывающему устройству свою иденткарту.

Дверь щелкнула замком и открылась, издав при этом одну из самых противных мелодий, которые ему когда-либо доводилось слышать. Он поднялся в лифте на нужный этаж. Лифт, естественно, псевдо-знал, куда ему нужно, так что никаких кнопок нажимать не приходилось.

Клиентка открыла ему дверь:

— Она опять не работает! За что я вам плачу деньги?

Длинноногая тонкокостная стерва, как определял ее про себя Иван. Привыкла все мерять на свои чертовы деньги. Из одежды на ней были полупрозрачные джинсики в обтяжку и такая же майка. Соски ее сисечек почти протыкали тонкую ткань.

"Мы для них не люди", — думал про себя Иван, — "Для них секс — это деньги, а деньги — секс".

— Где изделие? — спросил он ее хмуро. — Что опять случилось?

— Вон она, — девица ткнула пальцем в направлении анизотропной псевдо-разумной модели комнатной собачки. — Она перестала реагировать на меня!

Собачка, вернее, псевдоморф собачки, действительно сидел без движения. Иван включил сканер и считал данные. Все с ним было в порядке.

— Вы когда его в последний раз кормили? — спросил он эту наглую сучку.

— А что — их надо кормить? — казалось, она впала в умственный ступор.

— Да. Не так часто, как живых, но кормить их все равно надо. И подбирать за ними потом псевдокакашки, — не отказал он себе в удовольствии немного потроллить эту дуру. — Вы же не скажете, что вы такая дура, что не прочли инструкцию?

— Я бакалавр филологических наук, — сказала она. — А в технике действительно не разбираюсь. Не мое это…

Он почувствовал себя свиньей:

— Простите. Но они не совсем техника. Они в каком-то смысле живые.

— Мы все в каком-то смысле живые, — сказала она. — И в каком-то смысле разумные.

Потом добавила:

— Вы быстро добрались. У меня не было времени переодеться. Мне неловко перед вами в такой одежде.

Он спросил:

— Вы сказали филология. Иностранные языки?

— Нет, скорее, литературоведение. Я специализируюсь на творчестве одного писателя, начала двухтысячных. Он известен под сетевым ником Фидель.

— Никогда не слышал о таком.

— Это не удивительно. Он запрещен у нас. Было специальное постановление Общественного совета по морали и этике. Его книги внесли в список запрещенной литературы.

— Какой смысл заниматься тем, что запрещено?

— Ну, исследовать творчество они не запретили. Во всяком случае, пока. Вы не возражаете, если я переоденусь? Мне не по себе в таком виде перед…

"Интересно, перед кем?" — подумал он. — "Кто я для нее? Кем я мог бы быть для нее, если бы мы познакомились поближе? Наверное, другом-технарем, которому она звонила бы, когда фототрофный кактус на микрочипах отказывался бы зацветать".

Она, немного помолчав, добавила:

— Вы ведь не откажетесь мне в двух словах объяснить, как надо обращаться с ней?

И она движением подбородка показала на свой псевдоморф, продолжавший все так же неподвижно сидеть на полу в гибернационном состоянии.

— Ладно, — ответил он. — На сегодня я уже закончил работу.

— Вот и отлично! — улыбнулась она и вышла из комнаты.

Он вздохнул. Потом достал из своего рюкзачка с инструментами недоеденный бутерброд и положил его перед "собакой". Псевдоморф активизировался, и Ивану на миг показалось, что тот испытывает к нему благодарность. Но это была, конечно же, иллюзия.

Москва-Сити блистал огнями и гремел петардами. Фейерверки подрывались с таким размахом, что казалось, будто вернулась новогодняя ночь. А это был всего лишь вечер пятницы. Толпы разряженных людей слонялись по улицам, лавируя между машин, навечно застрявших в одной гигантской пробке, где большая часть машин стояла то ли на вынужденной парковке посреди улиц, то ли была просто брошена отчаявшимися владельцами, то ли сломалась посреди дороги, то ли все вместе. Пробки давно уже перестали быть транспортной проблемой, слившись в одну большую транспортную катастрофу, и дополнив все прочие катастрофы — жилищную, медицинскую, образовательную, коррупционную, политическую, инфляционную, этническую, экономическую, демографическую, и еще вечную давку в метрополитене. Если у кого, конечно, еще были деньги на метро.

Но в пятничный вечер всем было насрать на катастрофы и недоедание. Потому что надо было весельем убить в себе вечный и застарелый страх. Страх перед потерей работы, и страх перед работой. Страх одиночества, и страх многолюдства и толпы. Страх за будущее, и страх наступления неминуемого будущего. Страх зайти в веселии слишком далеко, и страх недополучить веселья.