Дмитрий Силлов - Кремль 2222. Шереметьево

Впрочем, особо разглядывать местные достопримечательности у меня желания не было. Зазеваешься, съедешь с тропы пусть даже совсем чуть-чуть, и сам станешь достопримечательностью, навеки захваченной жадным болотом. Которое, кстати, было не настолько бескрайним, как могло показаться с первого взгляда.

Километров через пять болотистая почва сменилась серой травой Зоны, что обычно покрывает твердую землю, а не гигантскую природную ловушку. И почти сразу невдалеке я увидел несколько черных труб, уныло торчащих на фоне серого неба.

Понятно. Сгоревшая деревня. Или сожженная. Первое могло произойти от естественных причин. Второе – только с чужой помощью.

Я от природы человек нелюбопытный, тем более, не любящий копаться на пепелищах с целью узнать, кто это тут так от души постарался. Во-первых, и так понятно, что оно свежее, вон еще дымок курится над черными останками деревянных домов. Во-вторых, запах горелого мяса ни с чем не спутаешь. Значит, жгли село вместе с жителями. Вполне достаточно информации для того, чтобы объехать пепелище по дуге, дабы не тревожить зыбкий покой недавно усопших. И так ясно, что живых на месте пожара не осталось, значит, и делать там нечего.

Впрочем, особо широкой дуги не вышло бы по-любому. Подъехав ближе, я увидел широкую полосу относительно неплохо сохранившегося асфальта, проходящую прямо через центр пепелища. И объехать мертвую землю, пропахшую дымом и смертью, не получится. Справа от шоссе вновь начиналась полоса болотистой местности, а справа земля вся была словно перекопана экскаватором – пласты глины вперемешку с дерном и кусками изломанной древесины. Даже представить сложно, кто или что так могло поиздеваться над почвой. Ладно. Получается, дорога одна – напрямки через сгоревшую деревню.

По идее, ничего страшного. Ну пепелище, впервой ли такое видеть? Все, что было тут живого, стало жирной сажей, которую ветер брезгливо шевелит на обочине. Подумаешь, большое дело на скорости меж черных печей промчаться?

Но сталкерская чуйка подсказывала мне, что не все так просто. Что обманчива тишина, что не случайно не кружатся над этим местом вороны, и ни один любитель падали не прибежал на запах паленого мяса…

Но выбора у меня не было. Дорога на запад, лежащая прямо передо мной, – либо повернуть обратно в Питер. Там, конечно, мне обрадуются, после чего наверняка спросят о том, почему вернулся. Ну, я и отвечу, мол, через сгоревшую деревню проехать испугался, в которой никого живых не осталось…

М-да, смешно. Тем более, что возвращаться я не собираюсь. У меня там, на западе, важное дело есть – взглянуть в глаза девушке Маше, которую я так долго звал «Сорок Пятой», не догадываясь, кто она на самом деле. Может, потому и не ладилось у нас, что она знала, но не говорила, а я не знал, и знать не хотел. Она стеснялась сказать, что после пережитого поменяла внешность полностью, надеялась, что я догадаюсь. А я – что я? Я как все мужики. Чурбан бесчувственный, и вдобавок – с ментальным блоком в башке. Который мне Оператор снял в красном Поле Смерти, после чего я разрешил себе догадаться [2]…

Я не чувствовал в себе вины за то, что ушел, когда услышал, как она поет нашу песню другому. Тому, другому, эта песня тогда была нужнее чем мне, как путеводная нить Ариадны, по которой он мог найти путь из мира смерти обратно, в мир живых. Но сейчас, когда я всё вспомнил, мне нужно было еще раз увидеть ее глаза цвета единственного в мире артефакта. Нужно – и всё тут, хоть убейся. Зачем? Не знаю… Зачем мужики снова и снова наступают на одни и те же грабли, надеясь, что не получат при этом еще один сокрушительный удар в душу? Или по душе, не знаю, как сказать правильно… А, может, это своего рода мазохизм – идти навстречу губительному чувству, заведомо зная, что будет плохо и больно?

Впрочем, это свойственно нашему брату. Мы и на войну так ходим, как в омут головой, понимая, что могут и ранить, и убить, и калекой на всю жизнь можно остаться, что хуже смерти в разы. Но идем, наступаем на старые грабли и смертоносные мины, стискиваем зубы, и идем снова, начиненные осколками разбитых чувств, с разорванными в лоскуты сердцами и душами, идем все равно. Потому что не можем иначе. Потому что мы – мужики, и этим все сказано…

Удивительно, как прямо в моей ладони ручка газа не рассыпалась, так сильно я ее сжал, аж пальцы заныли. Ну да, для того, чтобы совершить безумный поступок, иногда надо себя накрутить, в чем я сейчас преуспел значительно. Сталкерская чуйка внутри меня выдавала уверенный красный сигнал, но когда нет вариантов, порой приходится идти против нее… Интересно, много бывалых сталкеров выжило после того, как наплевали на свое тренированное предчувствие беды?