Роман Злотников: Грон. Трилогия

— Эй, рашен, — заорал вдруг кто-то на улице, — мы знать, что ты есть здесь, мы предлагать почетный сдача плен, мы обязаться сохранить личное оружие, предоставить медикел помощь и хороший питание.

Старичок с грохотом скинул остатки башни, вытянул из углубления пьедестала что-то напоминавшее перевернутую серебряную салатницу и, отскочив к стене, нажал на какой-то выступ. Часть пола ушла в сторону. Американцы, услышав грохот от упавшей конструкции, опять начали сумасшедшую стрельбу, а старичок нырнул в открывшийся люк, обернулся и поманил Казимира за собой. Тот наблюдал за ним широко открытыми глазами. В этот момент огонь прекратился, и сквозь проломы опять замаячили бегущие к пагоде люди. Казимир аккуратно положил «лимонку» с толовой шашкой у края люка и нырнул вниз.

Его выпустили только в 1956 году. У ворот зоны его ждала «Победа», в которой блестели генеральские погоны. Костров выгнал водителя и разлил армянский коньяк по массивным хрустальным стопкам.

— Ну, Пушкевич, поумнел? Это ж надо было додуматься — из секретного рейда приволочь за собой корейского монаха.

Казимир усмехнулся, а Костров, кинув в рот пластик специального ротфронтовского шоколада, продолжил:

— Ладно, подполковник, этот твой идиотизм сегодня нам изрядно помог. Слишком нелепо для американского агента таскать за собой бандеровца, мочить уголовников на улицах и якшаться с корейскими монахами. Короче, ты реабилитирован, но под подозрением, учти… — Он сделал паузу и, лихо опрокинув стаканчик, закончил: — У меня в отделе есть должность как раз по тебе.

— А если я не хочу?

Костров уставился на него тяжелым взглядом. Казимир залпом вылил в себя коньяк и зло заговорил:

— Ты знаешь, с какими людьми я сидел, Костров?.. Профессор медицины, архитектор, историк, металлург. Ты знаешь, какие здесь ножи делают? А ты видел операцию трахеотомии, сделанную обожженной щепкой? Что происходит с нашей страной, если такие люди сидят?

— А ты стал опасным человеком, Пушкевич. — Костров налил себе еще коньяку и залпом выпил. — Никогда, запомни, НИКОГДА больше не задавай таких вопросов. А насчет твоего желания… Не думай, что со смертью Сталина в нашей системе что-то изменилось. Отсюда, — он кивнул на маячивший за окном забор зоны, — для таких, как ты, всего два пути: либо обратно, либо в вечную мерзлоту. И радуйся, что при всех этих пертурбациях первый путь открылся. Через несколько лет все вернется на круги своя, и опять останется только вечная мерзлота.

Казимир задумчиво потер небритый подбородок.

— Ты ведь на меня поставил, Костров? Если я не соглашусь, то ты влетишь, ведь так?

Костров криво усмехнулся.

— Где кореец, генерал?

— Ты что думаешь, что я…

— Именно, Костров, именно… — Он сделал паузу и спросил, криво усмехнувшись: — Тебе никогда не приходило в голову, почему я тебя ни разу не сдал, не подставил, не подсидел? Ведь не от большой любви?

— Мы же с тобой с войны…

— Брось, — жестко рубанул Казимир, — я для тебя всю жизнь был лишь надежной ступенькой, которая бесперебойно подбрасывала тебя к новой должности, званию, ордену, и ничего больше. А я… я прекрасно знал, что ты дерьмо.

Он замолчал, в машине на несколько мгновений повисла мертвая тишина. Потом Костров, сгорбившись, потянулся за бутылкой, налил еще, выпил и повернулся к Казимиру:

— Ну и почему?

Казимир повторил его движения и, проглотив содержимое стопки, ответил:

— Просто ты — мое дерьмо. У меня были слишком умные родители и слишком талантливые учителя, чтобы мне нравилось все то, что творится в нашей стране. Хотя, пока я стараниями наших друзей не попал сюда, я о многом не догадывался. А ты входишь в круг людей, с которыми мне волей-неволей приходится общаться, и если тебя скинут, то придется привыкать к другому дерьму. А это более неприятно, чем общаться с тобой.

Костров окинул его ненавидящим взглядом.

— А кореец-то тебе зачем?

— Просто, кроме дерьма, хотелось бы, чтобы рядом был хотя бы один нормальный человек, а корейцу я обязан жизнью. Так что… я полечу в Москву на твоем самолете, генерал, но ты уж постарайся.

— А если он умер? — В голосе у Кострова сквозила безнадега.

— Костро-о-ов, — иронично протянул Казимир, — а оно тебе надо: эксгумация, экспертиза, поддельные дела, протоколы? Это ж ведь не Валленберг, подсадите его к толпе каких-нибудь буддистских монахов из Бурятии, а потом реабилитируйте всем скопом, и всего делов.

Когда Казимир вернулся из первой командировки, в его комнате пахло вареным рисом и хе, у окна сидел как будто совсем не постаревший Люй, а на доставшемся в наследство от прежних хозяев комоде аккуратно лежала вещица, похожая на перевернутую серебряную салатницу, оказавшаяся тем самым Белым Шлемом, в честь которого была построена пагода.