Роман Злотников - Грон. Трилогия

— Но самое страшное — зараза проникла в храм! Он взмахнул рукой, и стоявшие полукругом жрецы расступились.

Грон увидел, как восемь стражников волокут по каменным плитам четыре безвольных тела. Двое были в изодранных накидках высших жрецов Сама и Ома, еще за одним тянулись обрывки накидки заггров, а в последнем Грон узнал… Тупую колоду. Грон скрипнул зубами. Все это напоминало доисторическое издание тридцать седьмого года. Только Сталин был в жреческом плаще и закреплял свою власть над крошечным островом.

— Агион и Гонон, пав столь низко, что разум отказывается поверить, измыслили с помощью заггров отвратить детей Сама и Ома от своих покровителей, осквернить священный огонь. Тридцать дней священное пламя не возвещало воли богов. Тридцать дней в смятении смиренные слуги день и ночь курили благовония и возносили свои песнопения, моля богов-близнецов смилостивиться и указать на нечистых среди нас, и сие СВЕРШИЛОСЬ!

Толпа бесновалась, в воздух летели камни, палки, ошметки одежды. Грон наклонился к Тупой колоде:

— Почему ты здесь?

Она, хрипло дыша, повернулась к нему и попыталась улыбнуться разбитыми губами. Ее лицо превратилось в один сплошной синяк. Грон знал, что сам он выглядит не лучше, но такое лицо у женщины он не видел со времен подвалов Львовского МГБ.

— Меня поймали, когда я пыталась принести тебе поесть.

Грон скрипнул зубами.

— Зачем? Неужели ты не знала, что ничего не выйдет, мою яму почему-то стерегли днем и ночью.

— Это не твою, рядом сидели они. — Она с трудом кивнула в сторону валявшихся жрецов.

— Тем более.

Тупая колода поперхнулась, сплюнула сгусток крови и печально кивнула:

— Знаешь, мне хотелось еще раз взглянуть на тебя, ты — лучшее, что было в моей жизни. Я знала, что у тебя живет эта маленькая сучка, но так боялась потерять тебя, что молчала. Но, боги, как мне хотелось выцарапать ей глаза. — Она опять закашлялась, утерла кровь с подбородка, у нее были отбиты все внутренности. — Да и потом, мне было наплевать, что со мной будет. Раньше я жила, как священный пес: кормежка и сон, иногда мужик, правда самый грязный и противный, потом появился ты… Я знаю, ты тоже делал это за кормежку и сон, но ничего лучше у меня уже не будет, а если самое лучшее, что могло произойти с тобой в этой жизни, уже произошло, зачем жить дальше?

Грон прикрыл глаза. Черт возьми, Тупая колода — толстая, тупая, вонючая бабища… Он полный кретин — она же любила его! Он почувствовал, как ярость растекается по жилам, освежает и наливает злобной, бешеной силой измученные мышцы. Первосвященник опять начал что-то возвещать, но Грон его не слушал.

— А что с Зеленоглазой? — Он понимал, что этот вопрос доставляет ей боль, но не мог не спросить.

Она грустно улыбнулась.

— Я знала, что ты о ней спросишь. Не беспокойся, она со своей хозяйкой бежала из Тамариса. Три дня назад, когда начали громить жилища гетер. Сегодня в Тамарисе не осталось ни одной гетеры.

— А как же храмовые?

— Над ними натешилась толпа, а то, что от них осталось, сбросили в рабские ямы. Я благодарила бога, что такая уродина, толпа не разбирала, кто гетеры, а кто просто хорошенькие. Многие плакали над своими красивыми дочерьми, которым, к несчастью, довелось оказаться на улице в тот день. Да и нищим не повезло — никто не разбирал, заггр это или не заггр…

Тут Грон почувствовал, как его хватают за руки и поднимают на ноги. Извернувшись, он бросил взгляд на Тупую колоду: она не держалась на ногах, двоим стражникам ее удержать не удалось, подбежали еще двое. Всех пятерых приговоренных подтолкнули к самому краю. Толпа внизу ревела в экстазе. Первосвященник сделал шаг вперед и вновь поднял руки. На этот раз ему пришлось стоять так довольно долго.

— Возлюбленные дети Сама и Ома, так покажем же богам нашу верность, вознесем хвалу, и да простирается их охраняющая рука над нашими домами!

Последовал новый взрыв криков. Когда он поутих, Первосвященник повернулся к узникам.

— Пусть же сам народ возвестит предателям и богохульникам их судьбу. — Он упер указующий перст в первого из осужденных жрецов. — Агион, верховный жрец Сама, помысливший предать Отца своего, коему должен был служить во благо народа Тамариса, — наказание ему?

И толпа на площади заорала:

— СМЕРТЬ!!!

Первосвященник взмахнул рукой, и стражники толкнули избитого старика вниз, в загон к священным собакам. Толпа ревом сопровождала весь полет, а когда собаки набросились на упавшее тело, рев перешел в визг. Пока жертва шевелилась, неуклюже пытаясь оттолкнуть оскаленные пасти, толпа бесновалась. Но вот все затихло, и Первосвященник вновь повернулся к узникам. И вновь зазвучал над площадью его торжествующий голос.