Олег Верещагин - Возрождение

О Черной Сотне мало кто знал. И еще меньше было тех, кто знал ее руководителя.

Но сейчас Романова интересовал вопрос, который не касался никаких военных или разведывательных дел. Поэтому, принимая у Женьки папку, он спросил:

– Ты ведь женат?

– Ну да, конечно, – кивнул Женька. Следует сказать, что он был не просто «женат» – во-первых, Маринка уже пару месяцев ходила беременная, а во-вторых – с Белосельскими жил Витька. Тот самый мальчик, спасенный из клиники трансплантологии, – ему удалось выздороветь и выжить. Сейчас ему было десять, и фамилию ему Белосельские дали свою – «природной» он не помнил, как не помнил почти ничего из прежней жизни, стресс оказался слишком велик.

– Жень, а как вы женились? – задал Романов вроде бы идиотский вопрос. Но Женька понял его смысл сразу – и слегка смущенно пожал плечами, тонкий шрам на щеке покраснел:

– Но… в сущности, никак. Нет, правда. Живем просто вместе, записаны в местной переписи как семья. А если вы про обряд – то ничего не было такого. И даже не играли свадьбу.

– Не годится. Совершенно не то, – вздохнул Романов, усаживаясь за стол и открывая папку. Уже глядя в нее, попросил: – Жень, найди и пригласи ко мне Жарко. Надо кое-что срочно разработать. Очередную традицию.

У художника, который рисовал картины для Думы, был неуживчивый характер, что Романов понял еще во время первых встреч, и смешная фамилия Лисичкин, а вот ее Романов узнал позже. До того, как все ЭТО началось, еще совсем молодой парень просто-напросто нищенствовал. То, как он рисовал, начисто никому не требовалось. А рисовать иначе он не умел.

Когда Романов увидел его первую картину – ту, где были серый берег и мертвые киты, – то она ему просто понравилась. Что Лисичкин талантлив, он понял позже, когда всерьез переговорил с художником и посмотрел его работы. Он оперировал именно этим критерием: «Мне понравились ваши работы».

В старых картинах молодой художник просто запечатлел Жизнь. Такую, какой она была. Без прикрас, без надрыва, без чернухи, без славословий кому бы то ни было. Понятное дело, эти выхваченные из окружающей людей реальности кусочки не находили спроса. Ни у любителей приторного идиотизма – яркоцветных лесков и озерец, перерисованных и раскрашенных компьютерным методом, ни у больных на голову «новаторов», молившихся на претенциозную бездарность черных квадратов. А «Берег гигантов», как была названа Та Картина, стал в творчестве художника практически водоразделом. Это могло показаться почти смешным, но картины Лисичкина стали похожи на яростные вспышки пламени, на торжественный гимн и свирепую боевую песню, на бой и радостный танец. Иметь дело с художником было трудно. Он лез в схватки, в одиночку колесил по опасным местам и делал там наброски, несколько раз сидел под арестом, скандалил… и продолжал оставаться неистово верным изображению человеческого мужества и упорной воли строителей новой России. И, несмотря на свою неуживчивость, именно Лисичкин предложил устроить в многочисленных опустевших помещениях Думы картинную галерею. Романов заподозрил было, что художник скажет «имени меня» или, не дай Свет, «имени вас, Николай Федорович». Но художник поместил здесь лишь несколько своих картин. Остальные – самые разные – он собрал отовсюду, откуда только можно. Но их объединяло одно: это были Полотна. И что это так, становилось ясно с первого шага по комнатам. С первого взгляда.

«Почему все же так волнуют изображения, созданные художниками, если подобные можно сделать обычным фотоаппаратом? – размышлял Романов, неспешно проходя по комнатам. – Даже сейчас можно, хотя возни больше, чем с цифрой. И фотоаппарат передаст все то, над чем бьются мастера кисти…»

Он остановился у серии карандашных набросков, фамилию автора которых даже не пытался разобрать. «Дружинники Русакова после боев за Дальнегорск». «Профессор Лютовой на крыльце своего дома». «Рукопашная с хунхузами на берегу оз. Ханка». «Освобожденные дети-рабы»…

Нет. Не сможет этого передать фотоаппарат.

Он обернулся – по комнате кто-то шел. Мальчишка-кадет, в форме, с «АКМ» на боку. Кадеты тут дежурили – именно кадеты, не лицеисты. Видимо, пришел проверить, но теперь, увидев Романова, вытянулся по стойке «смирно».

– Вольно, вольно. – Романов еще раз бросил взгляд на карандашные наброски, подошел ближе к мальчишке. – Я тебя потревожил, вижу… Сейчас уйду – и дежурь спокойно.

– А вы меня не помните? – Мальчишка неожиданно улыбнулся. Романов всмотрелся в него и… вспомнил!