Елена Семёнова - Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества

Контрибуции «буржуи» платить не стали. За это они были арестованы и увезены из родной деревни под стон и вой остающихся без кормильцев жён и детей. После этого решено было остеречься на будущее: сговорились со звонарём, чтобы при появлении красных, дул он без промедления на колокольню и звонил бы на всю округу, чтобы разом поднялись мужики и прогнали бы непрошеных гостей. В ряде деревень так уже спасались от продразвёрстки. Хороша идея была, да прознали о ней в комбеде, и, когда заявились красные, опередили звонаря, заперли колокольню, и так и не грянул набат…

В избу деда ворвались сразу несколько человек. Схватили гостя его, поволокли волоком на улицу. Только и успел сказать староста Трифон почти с радостью: «Сподобил-таки Господь грешного Трифона мученическую смерть принять…» Красные подступили к деду. Тут же суетился, тряся козлиной бородёнкой, комбедовец Гришка Драный, запойный пьяница, частенько бывавший битым, а однажды за кражу выпоротый на глазах всей деревни.

– Вы этого старого чёрта хорошенько допросите! Он того, опасный елемент! Он супротив власти нашей родненькой агитацию ведёт! И другие елементы к нему шастают! Это они в набат ударить хотели! Бунтовать хотели! Сволочь кулацкая!

Дед молчал, лицо его было спокойно и ясно. Донька знал, что он не слушает того, что кричали вокруг него, а мысленно читает излюбленную молитовку, в которой черпает силу. Но как не был отрешён дед от мира в этот роковой час, а улучил момент и успел шепнуть Доньке три слова: «Покос. Полковник. Расскажи!» Успел и Донька выскочить из избы и скрыться в лесу от побежавшего было за ним Гришки. Тот скоро выдохся, схватился за бок, выругался матерно да поплёлся назад.

До покоса легче всего было идти вдоль русла речки, но Донька побоялся, что на этом пути его могут отыскать, а потому решил пробираться по едва мелькающей в болотистой топи тропке. Прежде то была довольно добрая дорога, но со временем заболотилась она, заросла травой да кустарником, никто уж больше не ходил по ней, и лишь знающие люди могли угадать местами узенькую, чужому глазу невидную ниточку, бывшую некогда тропой. Кустарники больно царапали лицо и руки, а сердце стучало так громко, что Донька иногда оглядывался назад проверить, не топот ли это погони. Внезапно какая-то сила бросила его на землю и мгновенно вздёрнула вверх: он попал в охотничью ловушку. Донька отчаянно забился, вися над землёй вниз головой. Рядом раздался смех:

– Вот так дичь нам к обеду попалась!

Из-за дерева вышел невысокий, кудлатый мужик с ружьём на плече, оглядел насмешливо болтающегося на ветке дерева Доньку:

– Ну, сказывай, что ты за живность!

– Сперва развяжи, а потом справляйся! – досадливо буркнул Донька.

– Добро! – охотник мгновенно перерезал верёвку, и Донька хлопнулся на землю.

– Не зашибся, стригунок? – добродушно рассмеялся кудлатый, опершись о ружьё. – Тебя как звать?

– Донатом. А ты, дядя, кто будешь? Не лешак часом?

– Панкратом Ефремычем зови. Ты, стригунок, за какой нуждой здесь?

Донька подумал, что до покоса осталось идти совсем недолго, и что кудлатый Панкрат вполне может оказаться человеком из отряда однорукого полковника, и заявил без обиняков:

– Мне, дядя Панкрат, позарез однорукого полковника видеть надо!

– Ишь ты! – Панкрат нахмурился. – А откуда ж я тебе возьму его? Я тут охочусь третий день, никаких одноруких не видал…

– Ты Трифона-старосту знаешь? Его красные схватили. Деревню нашу заняли, а теперь деда моего мучают, чтоб сказал, где банду Петрова искать! Если не знаешь где, так отыдь с дороги – я сам сыщу!

– Но-но-но, – охотник посуровел. – Экой ты! Тише едешь – дальше будешь. Иди следом – сведу тебя к полковнику. Пущай он решает, что ты за живность…

Донька пошёл за Панкратом, потирая ушибленное при падении плечо. Очень скоро чащоба, казавшаяся беспросветной, расступилась, открывая небольшую опушку. Это и был покос деда Лукьяна. Теперь здесь разместился отряд в два десятка человек. Люди были заняты своими делами: кто-то пытался починить развалившиеся сапоги, другой чистил оружие, одни коротали время за разговором или игрой, иные просто спали. Над костром в большом котелке варилась похлёбка. Несколько лошадей уныло пощипывали траву. Возле лачужки стояла телега. На ней сидел длинный, худой человек. Одет он был по-мужицки, лицо его, тонкое и бледное, обрамляла густая русая борода. Вот он – однорукий полковник, гроза продотрядов. Даже если бы были у него обе руки, Донька не усомнился бы что это он. Отличался полковник от людей своих, одет был мужиком, а и под мужицким платьем не удавалось скрыть ни выправки офицерской, ни тонких, холёных пальцев единственной руки… Панкрат подвёл Доньку прямо к командиру, подтолкнул перед собой, доложил: