Эла Бо - Детство Фила Великолепного

Фил подошел, ласково лизнул ее: постарела мама. Теперь уже и во двор-то редко выходит, разве что с бабушкой. Выйдут, посидят возле подъезда на скамейке, на солнце погреются. Бабушка эту зиму что-то все хворала, да хворала. Несмотря на хлопотные дворовые обязанности вожака, дома Фил был прямо-таки идеальным мальчиком.

С детства так повелось и твердо усвоилось: бабушку расстраивать нельзя. Да и не только поэтому. Фил по натуре своей был джентельменом. Видать действительно в роду аристократы были. Прибежит, бывало, с улицы, незаметно проскользнет в личные покои Мадлен, сооруженные из картонной коробки и старого пледа. Мама же все понимает: ни шума лишнего, ни суеты– просто залижет раны, причешет своего ненаглядного… а потом уже и к бабушке на колени можно идти. Это обязательный ритуал. Почему-то люди никак не могут понять, что не только их дети вырастают, но и любимцы их домашние тоже взрослеют. « Кажется, они думают, что мы до самой смерти будем милыми игривыми котятами,»– в который раз уже насмешливо подумал Фил. Но… закон– есть закон! Нельзя грузить людей своими проблемами. Так что вперед, Фил, сделаем умильную рожицу, помурлыкаем– ничего, от тебя не убудет, зато бабушка довольна. Погладит своего любимца, всяких ласковых слов наговорит, а потом обязательно покормить захочет.

–Филечка, хороший мой, иди сюда, ангелочек. Я творожку сегодня купила. Такой свеженький. Ну, иди, радость моя, попробуй. Мамочка твоя с удовольствием, между прочим, поела.

Ну, что делать. Творог– это, конечно, вкусно. Филу он с детства нравился, хотя сейчас, даже под страхом смерти, он никому бы в этом не признался. Чтобы он, Фил Великолепный, с которым любой уважающий себя котяра мечтал разделить трапезу из свежайшей крысятины или поделиться отбитым в жестокой схватке с собакой куском чего-нибудь, неважно, главное, завоеванным, увлекался детским питанием… Стены дома надежно скрывали его мужские слабости. После ужина, когда бабушка усаживалась в кресло перед своим телевизором, Фил снова шел к маме, терпеливо ожидавшей его уже привычного рассказа о дворовых событиях. Вот тут-то они могли вволю наговориться. Хоть и стара была Мадлен, но боевой дух ее еще не оставил: глаза горели, хвост отбивал задорную чечетку, порой шерсть дыбом вставала– Мадлен вскакивала, царапала лапой ни в чем не повинный плед… Как это несправедливо быть старой. Она должна быть рядом с сыном, она хотела подвигов, она всегда была лучшей… она.... она даже сына родила самого лучшего. Хотя поначалу в этом маленьком пушистом комочке ничего героического не было.

–Я назову его Филей, в честь моего певца любимого,– хвалилась баба Настя подружкам.– Ну, и что, что он другого цвета, все равно милашка.

–Я за тебя умру. Посмотри в глаза мне, я не лгу…– нестройными голосами пели бабушки.

У них в квартире даже портрет этого певца висел на стене. Маленький Филя, глядя на него, мечтал порой быть таким же брюнетом. Все-таки это как-то более мужественный цвет. Милашкой ему явно не хотелось быть.

Мадлен и прочие

Красивая полусиамка Мадлен с ее изящным ухоженным телом, чуть надменными манерами, с ее иногда раздражающей привычкой никуда не торопиться напоминала аристократку давно забытого, ставшего уже розовой мечтой, золотого века. Чужие всерьез считали ее этакой достопочтенной леди, свои знали ее как отличную охотницу, хорошую мать, заботливо воспитывающую уже четвертый выводок правильных котят. В кошачьей среде свои традиции, законы, которые лучше не нарушать. Иначе « невоспитанных» малышей никто не захочет признать и знаться с ними не будут. Враги, а их было достаточно, ее либо боялись, либо уже ничего не могли сказать. Последние, в основном, относились к мышынно-крысинному племени, проживающему либо в подвалах, либо в мусорных контейнерах. Потому что Мадлен была не просто отличной охотницей– она была лучшей. Зоркий взгляд, острые когти, крепкие зубы– ее стремительные броски были точны, захват не оставлял жертве ни единого шанса. Все знали, что Мадлен никогда не промахивается. Ее боялись даже собаки, старались обойти стороной, хоть и делали при этом вид, что высокомерно не замечают всякую там мелочь, путающуюся под лапами.

Сама же Мадлен в своем дворе не боялась никого. Опасалась она лишь злобную Горгулиху из 114 квартиры. Престарелая санитарка, гидроперитно-блондинистая, носатая, вся такая монументальная, закостеневшая в своих убеждениях. В придачу к этой озлобленной на весь свет окаменелости прилагались очки со слегка затемненными стеклами и коротковатый халат аляповатой расцветки, почти облегающий ее квадратно-грузную фигуру. Маленькая пенсия не позволяла Горгулихе наслаждаться всеми прелестями заслуженного отдыха, что весьма негативно сказывалось на ее душевном расположении. Столь неприятные хлопоты о хлебе насущном подвигнули ее к поиску нестандартных решений. Работать-то не хотелось, а деньги, как известно, лишними никогда не бывают. Начала она у себя всяких нелегалов привечать. Драла с них три шкуры, придирками изводила до тех пор, пока доведенные до истерики жильцы в спешке не покидали столь негостеприимную квартиру с вечно недовольной хозяйкой. О своих деньгах они даже не заикались. При этом Горгулиха всерьез считала себя приличным человеком, знающим жизнь. Причем свои знания о жизни она с неутомимым упорством насаждала всем вокруг, с яростной беспощадностью боролась с инакомыслящими всеми доступными ей способами.