Дарина Грот - Ангелы

Люц – так я называл своего брата, потому что стоило чуть громче назвать его полным именем на улице, и на «Люцифер» помимо него оборачивались всякие бабушки и начинали с ужасом в глазах отчаянно креститься, как будто действительно увидели дьявольское отродье. В публичных местах я старался не использовать магическое имя, заставляющее всех впадать в ужас. К моему великому удивлению, не все знали, кто такой на самом деле Люцифер. А подходить и каждому объяснять, что этот человек – не сын дьявола, ни сатана и ни черт, а мой брат, которого назвали в честь «сына зари», мне не хотелось! Народ всегда лучше знает, кто есть кто, для чего и зачем. Поэтому – Люц. Хотя вот девчонкам нравились наши имена.

В том баре Люц мгновенно нашел женскую компанию и вовлек меня знакомство. В нем было столько харизмы, столько чертовой харизмы, что мне хотелось оторвать половину и выкинуть, чтобы ошеломленные пьяные дамы закрыли свои рты и перестали ловить ими мух. Порой мне приходили мысли о том, что я просто завидовал брату, а он, словно зная об этом, любил косо смотреть на то, как я тускнею в его огромной тени. В такие моменты во мне бушевали две личности. Одна тщательно мне доказывала, что все это неважно, и, по сути, мне вообще должно быть наплевать на поведение брата. Вторая же, напротив, выказывала свое недовольство о том, как это так, мы же близнецы! Почему все лавры достаются только ему? Вторая часть мысленно провоцировала меня на какие-то действия, доказывающие всем, что я совсем не хуже своего брата. Но я все время отбрасывал эти затеи. Люцифер – человек на открытой ладони. Он всегда был открыт, если пытался что-то скрыть, то его выдавали действия, им все время что-то двигало. Я же больше был ментального склада. Все, что я мог бы сделать, обычно за пределы моего воображения не выходило. Я мог представить себе все, что угодно, брат же делал все, что угодно.

И вот я смотрел, как он веселился с девушками, как заводит новых друзей, и мне становилось тошно. Возникали всякого рода естественные желания стать единственным человеком с таким лицом. Но что я мог сделать? Мне оставалось наслаждаться и гордиться братом, в душе ненавидя, смотреть на его счастливую и беззаботную жизнь. Да мне просто бесило, что он умел каждый убогий день превратить в одну целую безоблачную жизнь, а я мог оставаться только ее тенью. Но я никогда не задавался вопросом, как брат относиться ко мне, мне на его отношение было наплевать. Я все время интересовался исключительно только своей жизнью.

Понаблюдав за братскими успехами и весельем, я незаметно вышел из бара и направился домой. По пути я хлестал пиво, не боясь появления патруля, и думал обо всем, что происходило в тот момент у меня в голове, обо всем, кроме университета. Мысли об учебе не хотели посещать мою голову, но там все время плавали картины, на которых четко прорисовывалась глупая война между мной и Люцифером за место в жизни, извечная борьба непонятно за что. Также я думал, что как полный кретин, собираюсь потратить пять лет в пустоту, так как учиться там, где «надо» – не хочется, а хочется там, где «хочется». Но я должен был закончить этот ВУЗ, то есть выкинуть 1826 дней в такую помойку, из которой ничего больше нельзя вернуть, так еще и рядом со своим «потрясающим» братцем. Мне так не хотелось этого.

Именно в тот момент я осознал, что было даже очень неплохо, что нашей матери не было с нами. Она бы жутко нервничала, гладила рубашки и пыталась сделать ненавистные проборы на наших головах. А потом, перед входной дверью она долго бы целовала Люцифера в лоб, повторяя все те же напутствия и наилучшие пожелания, совершено забыв обо мне. Меня больше устраивало то, что до нас обоих нет никому дела.

Я вошел в дом, захлопнув за собой дверь, и поставил бутылку с недопитым пивом на комод. Мне не хотелось больше его пить. Вообще странное поведение: пока ошиваешься на улице можно выпить тонны желтого и пенного напитка, но как только оказываешься дома, он напоминает мочу, которой, оказывается, уже достаточно нахлебался.

Я скосил глаза на бутылку на комоде и пошел наверх, в свою спальню.

Комната брата была рядом с моей, разделенная общей ванной комнатой. Размер помещений был одинаковый, но внутри всё по-разному. На этот раз выигрывал я. Комната брата была слишком загромождена различными приблудами типа пуфиков, буддийских ковриков, тяжелых темных штор, которые уменьшали визуальное пространство комнаты, письменный стол, неимоверных размеров. Вот чего я не мог понять, так это зачем ему огромный стол, если он даже не знал в какой руке надо держать ручку? Но потом я все понял: на том огромном столе складывались такие же огромные кучи мусора, бумаги, пепельницы, которые не вытряхивались с рождения нашей бабушки, зажигалки и тому подобный хлам. Шикарный стол являлся не чем иным, как пристанищем для хлама, короче говоря – одна большая помойка, называемая – «творческий беспорядок». Ха! «Творческий беспорядок»! Я бы мог понять, если бы Люцифера звали Сальвадор, а его фамилия была бы Дали, тогда «творческий беспорядок» имел бы место быть. Но у девятнадцатилетнего парня это называется – помойка! Меня так удивляло, что он еще умудрялся водить в свою конуру девушек, бывало, что даже приличных, и видимо их никак не шокировали тарелки, мятые рубашки и валяющиеся по всей комнате носки, я даже не говорю об их чистоте. В Люцифере было что-то, что перекрывало вид на весь ужас в его комнате.