Иван Аршинин - Ренессанс

В то утро, когда они поехали, я пришел домой поздно и пьяный. Мне хватило сил лишь добраться до дивана и улечься на него, поэтому ни о каком прощании речи быть и не могло, я свою руку поднять не мог. И я забылся сном до глубокого вечера. Даже не просыпался, когда сотовый разрывался от звонков, чтобы сообщить мне дурные вести.

Проснувшись, я обнаружил заботливо стоящий тазик у меня на полу, это, видимо, на случай если потянет блевать и записку с маминым аккуратно выведенным почерком:

"Сын, мы очень недовольны тем, в каком состоянии ты сегодня пришел. Отец уехал в дурном настроении, а твоя сестра все спрашивала, не заболел ли ты. Учти, по нашему приезду домой, мы с тобой очень серьезно поговорим, меня начинает это сердить.

Твои проблемы с алкоголем не дают нам с отцом покоя.

Люблю, целую. Мама."

Это последнее обращение ее ко мне, пусть и в виде записки. Которая, к слову, до сих пор лежит у нее в комнате, уже покрывшись слоем пыли. Я в их комнаты редко захожу, они большую часть времени закрыты, и меня не тянет туда, если только очень редко.

После этого я еще долго пил и запивал свое горе литрами алкоголя в одиночку, проблем с алкоголем у меня хватало всегда, а потом как доской по голове дали. Я понял, что стоит жить дальше, я ведь живой, и не думаю, что мама с папой хотели бы меня видеть, литрами поглощающим горькую жидкость. Но сейчас это уже совсем неважно, прошло уже порядком много времени. Я живу дальше.

Раздался телефонный звонок, я быстро подлетел к своему сотовому. Звонил мой начальник.

Мне совсем не хотелось брать трубку. Мне не очень нравился данный человек, он был какой-то напыщенный, много болтал, причем под большей частью его слов скрывалась пустота. Только зря воздух сотрясал. Конечно, спасибо ему за то, что взял меня к себе на работу без образования, но от этого моя неприязнь к нему не исчезла. Он много сквернословил и высказывал пошлые шутки налево и направо. Ему было все равно с кем шутить, будь это коллеги или просто друзья.

Я шумно вдохнул воздух, но все же, пришлось ответить. Наверное, он хочет узнать о том, что случилось сегодня лично от меня.

Разговор сложился как всегда не лучшим образом, сначала пустые речи не по делу, а потом пара остроумных, как ему казалось, шуток. Я объяснил все как есть и посоветовал посмотреть запись с камеры номер восемь. Естественно он пытался вызвать меня на работу, но я нашел ряд причин, чтобы не ехать.

Я решил попить чаю на ночь и налил себе полную чашку обжигающе горячего напитка. Я бродил по квартире в полной темноте, время уже было позднее. Я посмотрел на часы, половина двенадцатого ночи. Подойдя к окну в кухне, я стал смотреть на город. Все тихо, единственным движением было одинокое подъехавшее такси, которое высадило пассажира, но человек который вылез из машины никуда не шел, он потоптался еще минуты три на месте, а затем, развернулся и ушел.

Весь последующий день я маялся ерундой. Интереса у меня ничего не вызывало.

В течение своих выходных я вспоминал о произошедшем на работе инциденте. Интересно, как там бедняга, угораздило же сунуть свой член не туда.

Завтра как приду со смены, я сразу же хочу съездить на кладбище. Я там бываю очень редко, я не из тех людей, которые думают, что если они рядом с могилой, значит, ближе к тем людям, которых любят. Для меня это все наоборот, когда я там, я ощущаю всю мощь своего одиночества и то, как они от меня далеко. Я уже давно перестал плакать, когда приезжаю к ним на кладбище. Я просто молча стою и смотрю на потертые памятники с выгравированными именами.

Моя поездка на кладбище выдалась как раз на последнее воскресенье лета, и осенняя погода начала давать о себе знать. Дожди стали идти чаще, но не ливни, а просто мелкий моросящий дождик, который почти не видишь, но чувствуешь, когда он падает на лицо. Деревья начали отдавать золотом. Очередное лето подошло к своему неизбежному концу. Асфальт всегда мокрый, на улице пахнет сыростью, а веселые лица людей, слегка утомленных жарким летним солнцем, сменились на более хмурые. Теперь на улицах не играет музыка, которая доносилась из открытых настежь окон и летних кафе, открытых повсеместно. Теперь лишь шум машин и ветра в ушах. Теперь солнце скрыто за толстым слоем свинцовых облаков и не пропускает прямых солнечных лучей.

Мне это подходит как нельзя лучше.

Заказав себе такси, и, купив цветов, я аккуратно разложил их на могилы. Вытерев буквы платком от налетевшей грязи, я сел на лавочку прямо напротив трех памятников, откуда на меня смотрели три улыбающихся лица. Как и в прошлый раз я не заплакал, просто сидел. Нахлынули воспоминания, и передо мной словно возникло большущее белое полотно, как в кинотеатрах, только больше в несколько раз, и, казалось, что вот-вот защелкает сзади старенький проектор и шурша закрутит пленку с моими воспоминаниями.