Андрей Валентинов - Дезертир

Гражданин Леруа не оставлял меня своей опекой. Я уже успел наслушаться о контузиях, черепно-мозговых травмах и всем прочем, имеющем, по мнению ротного эскулапа, ко мне самое прямое и непосредственное отношение. Спасало одно — лекарств в саквояже этого медицинского светила давно не водилось, а посему мне рекомендовался лишь полный покой, что меня вполне устраивало. Вначале я посчитал небритого лекаря полным олухом, но потом понял — гражданин Леруа не виноват. Со стороны я действительно похож на контуженного. Я решил не спорить — пусть все идет своим чередом…

— Гражданин Шалье, вы не спите? Проще всего было ответить: «Сплю», а еще лучше — промолчать, но, похоже, нечистый решил дернуть меня за язык.

— Нет. Наверно, на всю жизнь выспался. Это чистая правда. Спать совершенно не тянуло. Хотелось просто лежать, глядя в небо и ни о чем не думая. Но поговорить стоило, ведь лейтенант может что-нибудь знать о «Синем циферблате»…

— Я хотел у вас спросить. Мы тут с ребятами… то есть с гражданами разговаривали…

Я уже давно приметил любопытную подробность. «Синие» называли друг друга исключительно на «ты», как и положено истинным голодранцам-санкюлотам. Мне же все, включая лейтенанта, говорили «вы». Похоже, тут не обошлось без той бумаги, что ныне, вновь сложенная вчетверо, лежит в кармане моего камзола.

Толстая желтоватая бумага с отогнутым краем. Большие неровные буквы. «Французская Республика, Единая и Неделимая… Комитет общественной безопасности… Именем Республики… Всем военным и гражданским властям… Предъявитель сего, гражданин Жан Франсуа Шалье…»

— Так они меня спрашивают… Только поймите меня правильно, гражданин Шалье…

В голосе лейтенанта слышалась неуверенность, и я его хорошо понимал. Ибо Жан Франсуа Шалье, национальный агент, посланный от имени Республики, Единой и Неделимой, с важным и секретным поручением и имеющий право пользоваться всеми видами транспорта, равно как изымать в свою пользу любые суммы из гражданских и военных казначейств, мог понять лейтенанта и неправильно, а в этом случае сына мебельщика не защитит и вся его рота. Порукой тому подписи, стоящие под последней строчкой удостоверения. Страшные подписи, способные лишить дара речи даже лейтенанта из Сен-Марсо: Робеспьер… Вадье… Шовелен… Амару… Бийо-Варенн…

— Разговоры у нас идут, гражданин Шалье… Давно идут, еще с лета. Будто в самом Конвенте… Ну плохо, в общем…

— Плохо? — Я чуть не рассмеялся. С чего это в сатанинском логове будет хорошо?

— Будто измена там. И не просто в Конвенте. Говорят, в каком-то из комитетов…

Я даже привстал от неожиданности. Плохи, похоже, дела у Единой и Неделимой, если о таком болтают лейтенанты!

— Ведь что получается, гражданин Шалье! Мы уже восьмой месяц воюем, сначала в Бретани, потом у Лиона. Считай, десятки деревень прошли, если не сотни. Хлеба-то везде — завались! Урожай в этом году — девать некуда! А в Париже хлеба нет. Вот отец пишет — очередь с вечера занимают, и то не каждому хватает. И разве это хлеб — серый, с отрубями…

Я чуть было не ляпнул, что гражданам санкюлотам отруби в самый раз, но вовремя прикусил язык. А действительно, почему?

— Париж — большой город, — начал я осторожно. — Крестьяне напуганы, не спешат везти хлеб. Кроме того, не все хотят продавать хлеб по «максимуму» 6 6 В 1793 году Революционное правительство установило «максимум» — максимальные цены на основные продукты питания. …

Лейтенант помотал головой:

— Я с крестьянами говорил… Многие хлеб в Париж везут, а он — как сквозь землю. Это первое… Потом осел этот…

— Осел?!

Мне показалось, что я ослышался, но Дюкло тут же повторил:

— Осел, гражданин Шалье. Когда мы из Нанта уходили, местный представитель — гражданин Каррье — праздник устроил. Ну процессия, песни — все как обычно. А потом смотрим — впереди осел идет. Гражданин Каррье приказал на осла епископскую митру надеть, а к хвосту Библию привязать…

Я прикрыл веки, чтобы этот парень не заметил мой взгляд. Жаль, что я мертвый…

— Там же все верующие, гражданин Шалье! Как же так можно? Потом гражданин Каррье приказал на площади иконы сжигать и книги священные. В Нанте церкви все закрыли… Вы бы видели, как женщины плакали!

— А мужчины уходили в отряды Шаретта и Рошжаклена 7 7 Шаретт и Рошжаклен — вожди шуанов, вандейских повстанцев. , — не сдержался я и понял, что когда-то уже слыхал об этом. И об осле, и о закрытых церквах, и об арестах священников…