Николай Норд - Яичко Гитлера

У юноши запылали щеки — значит, он действительно предназначен для чего-то очень значимого, способного перевернуть само мироздание! Он замотал головой, словно пес, выскочивший из реки и стряхивавший с нее воду, и в этот момент услышал набатный глас:

— Посвящаю!.. — наконечником Копья Судьбы, монстр коснулся левого плеча молодого человека.

Это прикосновение священного железа показалось Адольфу ударом молнии в плечо, и он, потеряв сознание, распростерся на мраморном полу.

…Когда юноша очнулся, в зале уже никого не было, а Копье Лонгина все так же занимало свое прежнее место на алом, словно только что политом божьей кровью, бархате.

Адольф силился вспомнить, что же такое с ним тут произошло, и каким образом он оказался в полном бесчувствии. В голове у него мельтешили какие-то смутные картины марширующих полчищ солдат на плацу, огненные вихри горящих городов, ревущие в небе самолеты, грохот орудий, визг пуль, стоны и вопли, обезумевших от горя и страха людей… Но все эти картинки были накрошены и свалены в его мозгу в одну кучу, словно осколки огромной мозаики, которая никак не складывалась в единую целостную картину так, чтобы можно было просмотреть это гигантское панно полностью — от начала и до конца.

С этого момента Копье Лонгина стало для Адольфа священным символом, носителем некоего магического откровения. Он уверился в том, что прошел посвящение в сущность Копья Судьбы и овладел сокровенным знанием. Все происшедшее с ним несколько минут назад он посчитал заключением с Провидением некоего Договора, который дал ему огромную силу и могущество. Мистическое озарение, правда, не было им до конца понято, но он полагал, что это лишь дело времени, и мозаика сущего, показанная ему, в будущем, в конце концов, сложится воедино. И отныне молодым человеком овладел комплекс собственной избранности: он искренне проникся верой в то, что предназначен править миром.

Адольф, все еще под впечатлением случившегося, весь в себе, медленно покинул музей. Пройдя по усыпанной гравием дорожке сотню шагов, он обернулся на дворцовый комплекс. Еще сегодня утром, взирая на этот олимп роскоши и славы жадным, всепоглощающим взглядом, в своих безумных, смутных и, может быть, безнадежных грезах, хлипкий юноша мнил себя то императором Фердинандом I, то Рудольфом II, а то даже и великим Фридрихом Барбароссой, в серебряных латах и со всеми атрибутами рыцаря — перевязью, рыцарским поясом и золотыми шпорами в окружении блестящей свиты.

Но теперь, в этот миг торжества, Адольфу казалось, что он обречен стать не просто властелином Империи, он видел себя покорителем всей Ойкумены. А дворцы им воздвигнутые, превысят величие самих пирамид Египетских, его изваяния отодвинут в тень, возвышающиеся здесь конные статуи герцога Евгения Савойского и императора Йозефа II.

Губы молодого человека, поджатые и вытянутые в сплошную упрямую линию, растянула удовлетворенная ухмылка — так будет! И сегодня он переступил незримую черту, за которой проступала непроницаемая бездна, обжигающая его душу языками кровавых сполохов. Но это уже не могло остановить его, хотя молодой человек до сих пор толком и не представлял себе, какова она будет эта грядущая реальность. Просто он знал, он был уверен, что эту реальность творить будет он и никто другой — иначе быть просто не может.

Адольф ускорил шаги, словно стремясь быстрее попасть в это заветное будущее. Удаляясь от дворцового комплекса он заметил все того же дворника, которого видел ранним утром и который сейчас заканчивал свою работу на площади Альбертинаплатц на аллее, открывающей дорогу в музей. Юноша вспомнил, как был им незаслуженно обижен утром и остановился.

— Я Адольф Гитлер! — гордо и с металлом в голосе выкрикнул молодой человек. — Ты еще услышишь обо мне, насекомое! — уже тише и глуше, с шипящим присвистом, проговорил юноша, отчего слова его прозвучали зловеще.

В это время откуда-то издалека, из надвигающейся из-за горизонта свинцовой, мрачной тучи, полыхнула молния, и следом прокатились раскаты далекого грома.

Дворник обернулся к Адольфу и оперся на метлу. Что-то в выражении лица этого парня, заставило его сдвинуть картуз на затылок, а потом и вовсе снять его. Он даже дернулся было, чтобы склониться перед ним в поклоне, но, то ли опомнился, то ли сдержался и лишь обескуражено хлопал белесыми ресницами круглых поросячьих своих глаз.

А молодой человек, отвернулся и сел на скамью, тут же забыв про старого моряка. Он прикрыл глаза и снова мысленно стал проигрывать только что пережитую встречу, снова пытался восстановить в памяти открывшееся ему видение, но картинка, почему-то, никак не складывалась. Мало того, на нее теперь не было даже никакого намека, а один только черный, дымный провал, оставлявший в перегретом мозгу лишь невыразимое возбуждение, временами граничащее с каким-то нечеловеческим, животным экстазом, от которого потряхивало коленки.