Вячеслав Рыбаков - Давние потери

— Прямо плывет все.

— Зато интересно ведь, — почти просительно сказал Сталин. Он знал, что девочка не собирается работать здесь долго, и жалел об этом. — Как на этот раз — понравилось?

Она не сразу поняла. Первое, что пришло ей в голову, — это что он над нею подсмеивается. Она переживала свою бестактность. Потом вспомнила, как в начале ночи одобряла ход беседы с фон Ратцем и его компанией.

— Да не очень, — призналась она. — Как-то вы с ними… как с товарищами. Я бы!.. — она сжала кулачок и смешно им встряхнула, изображая жесткость позиции. — Вот хоть Индия — такой политический козырь! А вы даже не упомянули.

— Откуда ты знаешь про Индию?

Она дернула плечиком, оттопырила нижнюю губу.

— А все знают. Девки в шифровальном бутылку шампузы расплескали на радостях, что там так здорово все устраивается. Я просила мне глоток оставить, — вздохнула она, — да уж полпятого…

— Послушай, козырь. Политика — не игра в подкидного. Не хитрость, а забота. Зачем их обижать? Товарищ Мао, помню, любил цитировать кого-то из своих древних даосов. Если, стремясь к цели, приложишь чуть меньше усилий, чем надо, добьешься своего, пусть не в полной мере или с опозданием. Но если приложишь хоть чуть больше — добьешься прямо противоположного. Так трудно соблюсти точную меру, товарищ Мао далеко не всегда сам это умел… Люди долго не верили ни в себя, ни в ближних своих, поэтому привыкли, что чем больше жать, чем больше давить — тем лучше. Привыкли бояться недостараться. Но перестараться — страшнее.

Ира кивнула. Нет, подумал Сталин, не слышит. Жаль. Это надо знать, это бывает и с отдельными людьми, не только с государствами. Как правило с хорошими людьми, с теми, кто пытается преодолеть естественный, но животный эгоизм отношений: чуть что не по мне — пошел к черту. Могут, могут случаться в жизни ошибки, которые потом не исправить перебором однородных вариантов, барахтайся хоть двадцать лет. И если не успеть повернуть круто, их исправляет лишь сама жизнь, сама история, единственным доступным ей методом — методом безнаркозной хирургии, отсекая весь веер решений, вытекающих из принятой когда-то неверной посылки. Но сколько же крови льется! И обиднее, несправедливее всего то, что чем больше сил, упорства, искусства затрачивается на продлевающее кризис маневрирование, тем страшнее оказывается конечная катастрофа. В начале века Россия слишком хорошо это узнала, не дай бог было бы узнать еще раз.

— Тебе куда ехать? — спросил он.

— В Кузьминки.

— Далеко.

— А ничего. До Кузнецкого погуляю, как раз и метро пустят, тут прямая ветка… До свидания, товарищ Сталин. Извините. С этими спичками чертовыми…

— Пустяки, Ира, пустяки. Ты мне, наоборот, очень помогла. Я на машине — может, подвезти?

— Нет, спасибо. Я правда подышать хочу.

— Одна ночью не боишься?

— Ну, вы скажете!

Она вышла, прощально кивнув ему в дверях, и сразу вошел секретарь. Его глаза блестели торжеством.

— Что? — спросил Сталин, мечтая уже приступить наконец к Осиным стихам. — Неужто Николай еще денек накинул на прочтение?

— Это нет, — сказал секретарь. — Но вот из Капустина Яра телеграмма. — Сталин подобрался. — Подписано: Лангемак, Королев. Двигатель проработал двести семнадцать часов, магнитная ловушка не сбоила ни разу. — Сталин удовлетворенно повел шеей. — Сахаров считает, что этого достаточно для выхода на субрелятивистские скорости. Следующее испытание они планируют на космос.

— Отлично, — сказал Сталин.

— И сорок семь минут назад, — совсем небрежно добавил секретарь, — Вавилов звонил.

— Что сказал?

Секретарь выдержал театральную паузу мастерски, а потом замедленным, увесистым движением поднял большой палец.

— Зацвело? — выдохнул Сталин и, от поспешности пригибаясь и косолапя, бросился к телефону.

— Просил, когда освободитесь, позвонить ему, — уже откровенно веселясь, сообщил секретарь вдогонку. Не оборачиваясь, Сталин левой рукой показал ему кулак. Правой зацепил трубку, едва не выронил, стиснул так, что пластмасса скрипнула. Чуть дрожащими от радостного волнения пальцами набрал код.

— Он еще сказал знаете что? — негромко проговорил секретарь. — Что теперь, если бы понадобилось, мы смогли бы прокормить весь мир.

— Аральский филиал? — хрипловато спросил Сталин. — Сталин у аппарата. С Опытной делянкой соедините меня, пожалуйста, с Николаем Ивановичем. Если он еще не спит.

Ира шла по безлюдному ночному городу. Цокающая под ногами площадь казалась в темноте бесконечной, но до обидного быстро нагромоздилась впереди спящая глыба гостиницы. Посмеиваясь от шкодливого удовольствия — приятно и странно было не спускаться в подземный переход, — Ира поверху пересекла проспект Маркса, застывший в оранжевом свете фонарей. Машин не встречалось совсем, лишь раз где-то за Манежем почти беззвучно — только шипение рассеченного воздуха с опозданием долетело издалека — прошел, светя габаритами, одинокий легковой глайдер. Было так хорошо, что хотелось влюбиться. Сирень перед Большим театром с ума сходила, истекая ароматом, громадные кисти призрачно белели в густом, настойном мраке. Шелестел летящими струями фонтан, его звук сопровождал Иру едва не до ЦУМа, таинственно светившего дежурным освещением из стеклянной глубины. Она миновала ЦУМ, вышла к Кузнецкому мосту.