Александр Харников - Разминка перед боем

«А что, этот молодой человек прав, – подумал Шумилин. – Рассуждает он вполне здраво. Надо будет, действительно, переговорить с Николаем, чтобы отпустил его к нам. Это будет своего рода «стажировка» будущего самодержца. Хуже, во всяком случае, от этого не станет. Заодно он у нас вылечится от либеральной золотухи, которая в нашей истории доведет его до взрыва на Екатерининском канале».

– Хорошо, – Шумилин прервал затянувшееся молчание, – с вашего позволения, я буду называть теперь вас Александром – естественно, в отсутствие посторонних. В нашем времени не употребляются титулы и звания. И обращение к вам «ваше императорское высочество» может вызвать у моих современников в лучшем случае недоумение. Так вот, я обещаю, что переговорю с вашим отцом и постараюсь убедить его дать вам разрешение на путешествие в Петербург XXI века.

Обрадованный цесаревич откланялся. Выйдя из Аничкова дворца, он на третьей скорости помчался в Зимний, чтобы там начать обработку своего венценосного родителя, упрашивая дать добро на межвременной вояж. А Шумилин опять лег на диван, чтоб хоть немного отдохнуть и, если повезет, то и поспать полчасика. Но мечтам его опять не суждено было сбыться.

В коридоре послышались чьи-то голоса. Через полминуты в комнату вошли граф Бенкендорф и Сергеев-старший. Они были чем-то взволнованы.

– Извини, Палыч, – сказал Виктор, – но похоже, что события придется ускорить. Люди Александра Христофоровича сумели выяснить, что помимо поляков нашлись и местные «несогласные», которые замышляют что-то вроде нового 14 декабря. Хотя пока они лишь ведут крамольные разговоры, но ведь и господа с Сенатской площади тоже начинали с болтовни в светских салонах и масонских ложах. А закончили вооруженным мятежом.

Так что одевайся и поехали с нами в Зимний. Ты в таких делах разбираешься лучше меня. Надо немедленно доложить императору все, что нам удалось узнать…

Император, похоже, не на шутку был встревожен происходящим. Это было видно по его внешнему виду. Всегда спокойный, подчеркнуто флегматичный, сегодня он был не похож на самого себя. И его можно понять. Начавший свое царствование с мятежа на Сенатской площади, когда решался вопрос не только о власти, но и о жизни всей царской фамилии, Николай не хотел повторения событий 1825 года.

– Добрый день, Александр Павлович, – приветствовал он Шумилина, – я полагаю, что граф ввел уже вас в курс дела. Нам удалось получить сведения о том, что некоторые из высокопоставленных особ желали бы выступить против своего монарха. И связано это с отставкой вице-канцлера Нессельроде.

Шумилин на минуту задумался, а потом уверенно произнес:

– Григорий Александрович Строганов?

Император недоуменно посмотрел на Александра, а потом укоризненно сказал Бенкендорфу:

– Граф, но я же просил вас не называть пока никаких имен!

– А я и не называл, ваше величество, – ответил немного обиженный Бенкендорф, – похоже, Александр Павлович сам обо всем догадался.

Николай вопросительно посмотрел на Шумилина:

– Скажите, друг мой, все ли в вашем времени так же, как и вы, осведомлены о хитросплетениях и интригах моего царствования?

– Нет, ваше величество, – ответил Александр, – но в свое время я всерьез занялся изучением тайны гибели Пушкина. Вот оттуда-то и растут ноги всего этого змеиного клубка. Позвольте мне выслушать то, что удалось выяснить Александру Христофоровичу, после чего я добавлю кое-какие недостающие детали этого дела.

Бенкендорф вопросительно посмотрел на императора и, дождавшись его кивка, начал излагать суть событий. Агентам удалось узнать следующее.

Граф Григорий Александрович Строганов был единственным сыном барона Александра Николаевича Строганова, действительного тайного советника и члена Санкт-Петербургского Английского клуба. Заведение сие фактически было масонской ложей. В нем тамошние вольтерьянцы оттачивали остроумие, высмеивая «варварские нравы и пороки» русского народа, представителями которого члены этого клуба, надо полагать, себя не считали.

В 1778 году барон Строганов отправил сына в путешествие по Европе вместе с кузеном – Павлом Строгановым, и его воспитателем Шарлем-Жильбером Роммом.

Это была весьма примечательная личность. Сын королевского прокурора остался во Франции, стал отъявленным якобинцем, голосовавшим за смертный приговор королю Людовику XVI. Нетрудно догадаться – чему учил юных Григория и Павла Строгановых месье Ромм. Григорий, правда, узнав о кончине отца, уехал из Франции. А вот Павел принял участие в штурме Бастилии и был принят в Якобинский клуб.