Дмитрий Барчук: Орда

– Мысль замечательная, – согласился Киреев, но вернулся к прежней теме. – Знаешь, что такое Иванова Либерия? Это мировая слава, баснословные деньги! Если за свидетельство о капитуляции Орды американцы платят миллионы долларов, то представляешь, сколько они готовы выложить за книги римских императоров и византийских базилевсов! Вот чек на миллион долларов. Простая бумажка. А сколько их еще будет? Сотни, тысячи…

Киреев протянул Марине Кирилловне клочок бумаги. Она взглядом знатока окинула его и сказала:

– Чек – настоящий. Я тебя поздравляю. Ты завидный жених.

– Покупатель поставил условие, – продолжил Владимир Валерьевич. – Я должен сам доставить документ в Нью-Йорк. Мы встречаемся у него в офисе на Манхэттене одиннадцатого сентября в девять часов утра. Ты знаешь, где это? – Киреев протянул любовнице визитную карточку покупателя.

– Это Всемирный торговый центр. Восемьдесят второй этаж. А твой покупатель – очень богатый человек. Там офисы очень дорого стоят.

– Ты полетишь со мной?

– Да, любимый. Мне не терпится посмотреть на финансовую столицу мира с высоты птичьего полета.

Пока за линией горизонта окончательно не скрылись очертания Кавказских гор, Алексей старался не смотреть в окно. Сходит в туалет, который находился прямо за стенкой, и шасть обратно на верхнюю полку. Даже еду, и ту отец ему подавал наверх. А ел парень очень много. Продукты, которые они купили на вокзале в Адлере, кончились буквально через день. И теперь Андрей Александрович ломал голову, чем он будет кормить сына в оставшиеся три дня. У него осталось всего сто пятьдесят рублей. А все из‑за назойливых грузинских пограничников. Пристали к Алешке, мол, почему у него в паспорте нет въездной визы. Хотели даже задержать за незаконное пересечение государственной границы. Пришлось отдать им последние пятьсот долларов. Лишь бы выпустили парня. Поэтому на станциях, где остальные пассажиры их плацкартного вагона основательно затаривались дешевыми южными фруктами, Аксаков-старший покупал пищу более калорийную, в основном пирожки. С капустой, с картошкой, с ливером. Они стоили по пять рублей штука. Но и на пирожки, учитывая зверский аппетит сына, им не хватило денег. Тогда Андрей Александрович стал голодать с пользой для здоровья.

Еще несколько месяцев назад он и представить себе такого не мог. Что он будет ехать в душном плацкартном вагоне, рядом с туалетом. Соседями у него будут студенты, отдыхавшие в Сочи дикарями. А у него в кармане не будет даже мелочи, чтобы купить сыну самые дешевые пирожки.

И вдруг откуда-то из глубины памяти возникло стихотворение, запомнившееся еще в раннем студенчестве, когда он увлекался декадентской лирикой. Это были два четверостишия из поздней лирики Игоря Северянина.

Вагон покачивало из стороны в сторону. Колеса мерно стучали по рельсам, напевая назойливую песню. Большинство пассажиров спали. Даже студенты, ровесники его сына, и те, нагомонившись за день, сейчас забылись крепким юношеским сном. А Андрей Александрович все сидел у темного окна и в который уже раз повторял, как молитву, эти стихи.

«Как это верно подмечено: познал восторг – познай страданье. Полоса белая, полоса черная. Так, чередуясь, и проходит жизнь человека, в итоге приближаясь к абсолютному нулю», – размышлял Андрей Александрович, уставившись в темное окно.

Проехали Сальск. За окном колыхались серебром отливающие в лунном свете бескрайние хлебные поля. Проводница, ворча, открыла туалет.

С верхней полки спустился Алексей и, увидев, что отец сидит и смотрит в окно, спросил его:

– Почему не спишь, папа?

– Бессонница. Я теперь вообще мало сплю.

– Я тоже не могу уснуть. Все стоит перед глазами картина, как они перерезают Пашке с Вовкой горло, как баранам. Прости меня, отец. Ты был прав. Это была не моя война.

– И ты меня тоже прости, сын.

– За что?

– Ты тоже был прав. То была тоже не моя война.

Алексей промолчал. Он подсел на полку рядом с отцом и тоже стал смотреть в окно на колыхание хлебов под луной.

– Как красиво, – сказал юноша.

– Очень, – согласился отец.

– А ты сможешь простить мать, если она вернется.