Станислав Богданов - Черный снег. Операция «Тайфун». Удар по оси

– Я не национал-социалист, Владимир, – произнес Гудериан, продолжая поддерживать руку старого товарища. – И никогда им не был. Ты, и… как ты сказал, все наши ребята знают об этом. Но я солдат, Владимир. Солдат, присягнувший на верность Великой Германии. И только потом, бывшему ефрейтору от инфантерии, ставшему фюрером. Адольф Гитлер по-своему гениальный человек. Но в военном отношении… Владимир, наш фюрер гораздо лучше понимает в политическом устройстве Европы, чем в организации танковых частей вермахта. Он вникает во все детали, как-то снабжение бензином и постановка танков на техосмотр. Правда, ему невдомек, что внезапный, пусть и гениально задуманный удар окончится крахом. Он не учел, что вы, Владимир, сосредоточили в глубине России такой колоссальный военно-промышленный потенциал… Бедной Германии не снилась такая мощь! Что до заводов и сырья всей Европы… Рабочим Франции, Чехословакии и Польши не объяснить мудрость «величайшего из гениев» Адольфа Гитлера. Они продолжают на нас смотреть как на врагов. Идеи Великой Европы без англосакского владычества им не доступны. Во всяком случае, под пятой германского рейха. Тем более что фюрер не думает отказываться от первичной расовой теории. Из нее следует, что германцы и только они – потомки Великих Ариев. Потом уже все народы Европы, не содержащие в себе «иудейской примеси» и отвергнувшие «иудейскую плутократию». Чистота германской арийской крови… За миллионы лет, – Гейнц Гудериан усмехнулся, – моя «чистая» германская кровь соединилась с армянской. С кровью шведских конунгов и варягов… Какая у меня кровь, Владимир? И кто ты, друг мой? Все мы составляем единое братство по духу и крови. Но я солдат своего Отчества. Поэтому и только поэтому я нахожусь здесь. И наши танки противостоят друг-другу. Но не наши сердца, Владимир.

– Только поэтому я иду с тобой под руку, – Катуков пихнул носком сапога шишку, изгрызенную беличьими зубами. – Ох, и чешутся у меня кулаки поучить тебя по-русски… Ладно, Гейнц. Приказ есть приказ. Так у вас, у фашистов, заведено? Молчишь, зараза… Что ж, наступай дальше. Ты еще не знаешь, что вас ожидает впереди. На подступах к столице. Противотанковые рвы. Бетонные надолбы. Минные поля. И тысячи людей на улицах. За баррикадами. Каждый дом превратиться в неприступную крепость. Вы истечете здесь кровью. Москвы вам не взять, Гейнц. Так и передай своему фюреру. А тебя, сволочугу, мне просто жаль. Ведь пулю себе пустишь в лоб. Не простишь себе такого позора – предательства дружбы…

– Легко судить старого друга, – Гудериан выдернул свою руку. – Ты не смотрел в неистовые глаза нашего фюрера… Он положил мне на плечо ладонь: «Генерал! На ваши плечи возлагается великая задача – вступить в Москву до первых заморозков. Будет лучше, если это произойдет в канун главного большевистского праздника на 7 ноября 1941 года. Ваша панцерная армия на параде вермахта в Москве – в канун большевистского переворота в России – явится знаком Великого провидения! Наши славные потомки…»

– Пошел трепаться! – плюнул в грязь Катуков. – Осиновый кол в ж… твоему фюреру, а не парад в Москве! Сами его проведем, без вашей помощи. Хотя в Брест-Литовске славный был смотр, ничего не скажешь. Помнишь, как я приезжал на бронемашине? Вы первые в него вступили, черти… Веревка по вашему бесноватому фюреру плачет! Не дадим в обиду нашу Великую Родину и товарища Сталина. Он, отец наш родной! На том стояла и стоять будет Земля Русская.

– Кому из ваших классиков принадлежат эти слова? – изумился Гудериан, полагавший себя знатоком русской литературы. Тут же холодная капля, скользнувшая за воротник пальто под тесный генеральский френч с золотыми пальмовыми ветвями на красных петлицах, заставила его съежиться. – Не помню ничего подобного у Толстого, Достоевского и Чехова.

– Так, в голову ненароком пришло, – поскромничал Катуков. – Ни один ты такой умный…

– Наденька Светлова, – улыбнулся Гудериан. – Она действительно… Ты не шутишь, мой друг, родила от меня мальчика? Или это хитрая уловка вашего ведомства? Nein! O» Mein God! Я не знал об этом, Владимир. Как мне стыдно, мой друг. Впору взять свой «Вальтер» и застрелиться. Отец пришел на землю сына… Меня надо судить как преступника. Ты говоришь со мной, Владимир, как друг. Я польщен… Будто мы еще там. В казанской танковой школе. Эти чудесные субботние вечера: танцы под патефон до рассвета, девушки. Их поцелуи… Надя не писала из-за того, что огэпэу позволило ей переписку со мной? Мне всегда казалось, что она работает на ваше ведомство, Владимир.