Андрей Величко: Юрьев день (СИ)

После чего он немного смущенно хмыкнул — видимо, сам понял некоторую двусмысленность последней фразы.

— В родителей, — подхалимским тоном ответил я.

— Хм… а что ты еще умеешь?

— Сочинять сказки! — приступил я к поэтапной реализации своих планов. — Одну уже почти совсем сочинил, завтра закончу и расскажу Ники. Можно?

— Ого… а нам с маман разрешишь послушать?

— Конечно!

— Тогда завтра после полдника и начнешь.

Вообще–то насчет «сочинил» — это было в значительной мере преувеличение. Как я уже говорил, детская память работала великолепно, и те книги, которые в прошлой жизни не раз перечитывались, я мог воспроизвести почти дословно. То есть страницы просто появлялись перед моим мысленным взором, и только в отдельных местах текст слегка расплывался. Но конкретно в «Волшебнике Изумрудного города» таких мест было совсем немного. К тому же я в общих чертах помнил, что там происходило, и смогу как–нибудь пересказать своими словами — надеюсь, получится не сильно хуже, чем у Волкова. Анахронизмов же в этой сказке нет, и ее можно будет читать один к одному. А вот с той, что планировалось потом — «Приключения Незнайки» — придется немного поработать, дабы привести ее в соответствие с реалиями времени.

В том, что я решил интенсифицировать приобретение авторитета в глазах старшего, хоть и всего на год, брата, была заслуга и наших с ним родителей. Дело в том, что они наконец–то начали говорить между собой по–русски — по крайней мере, в моем присутствии. А то ведь первое время шел сплошной французский, на котором я знал от силы два десятка слов, и все. Но, видимо, бывшая принцесса Дагмара, а ныне великая княгиня Мария Федоровна, наконец–то настолько выучила язык своей новой родины, что, к большой радости отца, начала использовать его постоянно. И как–то раз мне удалось подслушать разговор о том, что пора бы к детям прикрепить постоянного воспитателя, причем кандидатура у матери уже имелась. Это был какой–то Чарльз Хис.

Мне это сразу не понравилось. Во–первых, имя совершенно не вызывало подозрений в том, что его носитель русский. Во–вторых, оказалось, что в прошлой жизни я о нем читал, хоть и очень немного. А сейчас вспомнил. Типа это был простой человек, далекий от придворных интриг и увлекающийся рисованием. Он относился к детям Александра с искренней теплотой, и они в ответ его не менее искренне уважали. Вот, собственно, и все, но мне было достаточно. Потому как я вспомнил еще и то, что многие подозревали — мол, Николай Второй думает по–английски и только потом переводит мысли на русский. Действительно, язык туманного Альбиона он знал уж всяко не хуже родного, тому есть много подтверждений. И чего в этом хорошего, спрашивается? Нет, дорогой братец, коли решено, что будущего императора должен воспитывать я, то так тому и быть. И, значит, к моменту появления в Аничковом дворце упомянутого Хиса младший брат, то есть Алик, уже должен стать в глазах Ники почти непререкаемым авторитетом. А то набегут тут всякие, навоспитывают, и кто за них расхлебывать последствия будет? Сам–то Хис небось помрет еще до революции пятого года.

Ближе к вечеру вся семья цесаревича — он сам, его жена Мария Федоровна, старший сын Николай, средний — Александр, то есть я, и даже маленький Жоржи, которому еще не исполнилось трех лет, собрались в комнате, где обычно мы с Ники играли, расселись вдоль стены и уставились на меня. Я подошел к небольшому столику, где стоял графин воды, налил в стакан, выпил, сдержанно кашлянул и начал:

— Итак, сказка называется «Волшебник Изумрудного города». Вот, значит, в далекой стране Америке жила девочка Элли…

Тут, конечно, знатоки, если бы таковые нашлись в девятнадцатом веке, обязательно сказали бы мне, что у Волкова сказка начинается немного не так. Да в курсе я! Но пришлось нести отсебятину, ибо про Канзас малолетний Алик знать никак не мог. И про саму Америку–то придется придумывать, что я это слово от кого–то слышал и запомнил. Если спросят, конечно.

Дальше повествование потекло гладко, но продолжалось это сравнительно недолго. Нет, помнил–то я все прекрасно, но внезапно оказалось, что к длительным речам моя детская глотка совершенно не готова. Уже на встрече Элли с жевунами начало першить в горле, и вода, которой я выхлебал почти полграфина, помогала не очень. По плану в первый день у меня было дойти до людоеда, но уже к моменту посещения Тотошкой пещеры Гингемы я понял, что это волюнтаризм. И заодно преисполнился запоздалым уважением к Брежневу, который с полупарализованной челюстью и вообще стоя одной ногой в могиле — ухитрялся зачитывать многочасовые отчетные доклады. Мало того, выпитая вода как–то очень быстро прошла весь цикл по организму и начала проситься наружу. То есть про встречу со Страшилой я рассказывал не только вконец охрипшим голосом, но еще и слегка приплясывая на месте. В общем, вынужден был там и закончить сегодняшнюю порцию сказки, иначе мог произойти конфуз.