Дмитрий Дашко - Щитом и мечом

– Что, ещё медведи есть? – оттягивая время, поинтересовался я.

– Рази ж на тебя напасёшься!

– Жаль!

Тут не выдержавший Губанов крикнул:

– Чаво стоймя стоите?! Хватайте! А то уйдёт поганец!

Драка была скоротечной. Я молотил кулаками и лягался, как осёл, но мужички дело знали туго. Сначала сбили с ног, потом спеленали и с молчаливого согласия Губанова старательно принялись выбивать из меня дух.

Я не видел для себя никакой надежды и готовился умереть, но вдруг хватка бойцов ослабела, они отпрянули после грозного окрика: «А ну прекратить! Государево слово и дело!»

Меня рывком поставили на ноги.

– Петя, братишка! Ты жив?!

По лицу текла кровь, мешая разглядеть говорившего, но я бы узнал этот голос из тысячи. Мой предок, мой ровесник и, наверное, самый дорогой для меня человек: Ваня. Иван Елисеев, некогда копиист Тайной канцелярии, а ныне один из следователей не так давно организованного Андреем Ивановичем Ушаковым СМЕРШа.

– Живой! – откликнулся я. – Не шибко здоровый, но живой!

Он сгрёб меня в объятия, всхлипнул. Это были мужские слёзы радости. Те, которые настоящие мужчины могут позволить себе.

– Как ты узнал, Ваня?! Я пытался связаться с тобой, но ничего не выходило.

– Я тоже. Что-то произошло… Не знаю что.

– Тогда как? Как ты узнал?

– К счастью, я не привык полагаться только на милости Господа нашего. В доме есть мальчишка, казачок. Я дал ему денег, договорился, что он будет присматривать за тобой. Когда тебя схватили, мальчишка прибежал в лес, рассказал нам.

– Можно на него взглянуть?

– Антипка, где ты? – окликнул Иван.

Откуда-то вынырнул вихрастый босоногий парнишка лет десяти, с любопытством уставился на нас.

– Тута я, дяденька.

– Отец, мать у тебя есть?

– Нема, сударь. Померли, – потупился мальчик.

– Тогда с нами поедешь, в Питер. Нечего тебе тут делать, – решил я. – Мы тебе в СМЕРШе вольную дадим. Правда, господин следователь?

– Точно так, – улыбнулся Иван. – Согласен, Антипка?

– Согласен, – шмыгнул носом пацан. – С барином что будет?

– А вот это уже не твоего ума дела, – сказал я. – Собирайся. Поедем столицу смотреть.

Больше всего на свете мне не хотелось встречаться с Лизой Губановой. К счастью, этого не произошло. Я пообещал себе обязательно поговорить с Ушаковым о её судьбе. Девушка не должна страдать из-за отца-изменника. Хотя… если помещика отправят в ссылку, к нему присоединится вся семья. Не принято здесь бросать сородичей.

Я выругался, Иван удивлённо покосился на меня, но ничего не сказал.

Через полчаса прибыли расквартированные в соседней деревне драгуны. Пока их не было, мне на скорую руку организовали первую медицинскую помощь. К счастью, отделался я сравнительно легко. Могло быть куда хуже. Тем не менее Иван подумывал о том, чтобы оставить меня на недельку на излечение в уже бывшем поместье Губанова (зная здешнюю практику скажу, что с этим быстро разберутся. Чернила с моего доклада Ушакову высохнуть не успеют, как Губановы останутся без земель и деревни). Еле удалось убедить, что дорогу я выдержу, и в Питере мне будет значительно лучше.

Антипка ехал на одной телеге со мной и Иваном. Он всю дорогу молчал. Я тоже был неразговорчив. Мне снова вспоминалась сестра, оставленная в будущем, племянник Женя. Я не хотел возвращаться назад, но всё равно ощущал светлую тоску по этим людям. Как ни крути, они всегда оставались немалой частью моей жизни. Я очень хотел, чтобы у них всё было хорошо. Пусть даже без меня.

Я не знал, что в этот самый момент Женя думал о том же самом, хотя нас разделяли почти три столетия.

– А балет, ну а балет, сегодня здесь, а завтра нет, – вполголоса напевал я старый хит Буйнова, облачаясь в штатский камзол.

Подошёл к маленькому зеркалу (большое стоило сумасшедших денег), покрутился и так, и эдак. Слегка повозился с галстуком (пастельных расцветок – хит сезона), подтянул чулки, пробежался тряпочкой по пряжкам башмаков. У нормальных дворян подобными манипуляциями занимались слуги, но я предпочитал справляться сам.

Песня как нельзя лучше соответствовала моменту. Императрица выписала из Италии оперно-балетную труппу, и теперь целый десант итальянцев во главе с композитором Франческо Арайя в поте лица ставил оперу «Сила любви и ненависти». Арайе помогали два хореографа: француз Жан Батист Ландэ и венецианец Антонио Ринальди по прозвищу Фузано – Вертун.

Премьера ожидалась сегодня. Билет лежал у меня в кармане, и отвертеться было невозможно – служба.