Евгений Штауфенберг - За секунду до сумерек

Чий вспомнил об Изране. Он только сегодня не так давно об этом размышлял.

Кто же это первый заметил, вроде не я, нет не я, Шага… Нет, если подумать, кроме него, этого, пожалуй, никто не мог. Он, наверное, самый независимый от Израна человек в Деревне. С детства у него эта неприязнь возникла, почему-то он его никогда терпеть не мог. И до сих пор не стеснялся к нему это отношение показывать, единственный. И с Шаги это прозвище пошло – Гроза Амбара, он его так называл, за глаза разумеется, потом все стали, тоже за глаза. Как-то у него получалось, не преклонятся. Естественно, что именно он и заметил, что Изран пытается копировать Драра. И Чий удивился, что да, действительно, но сам он раньше не догадался почему-то, ведь и говорил он так же, и жесты эти его, и, вроде, даже выслужиться пытался, когда брат рядом.

Огонь горел уже в полную силу, и по дому поползла сизая завеса дыма.

– Драр! Жара же! – опомнился он.

Ничего, сейчас вечер уже будет, похолодает. А я есть хочу, – он вытащил из-за пазухи что-то темное, развернул, запачкав руки кровью. На травяной плетенке лежали четыре толстые полоски мяса. – С шеи. Не сухари же эти твои есть. Сейчас нарежу вот только.

Он достал мясо, откинув плетенку к входу. Жара.

Чий отодвинул в сторону занавеску, привязывая к косяку, сморщился от резкого света, свет неприятно резанул глаза, ворвался внутрь, уничтожив темноту. Он увидел, грязную пустую вечернюю улицу, и дома теперь было видно, что тоже грязно и тесно, все стало плоским, теперь не осталось никакого уюта, который был здесь вместе с темнотой. Снаружи уже действительно было свежо, с улицы залетел легкий ветерок, охладив вспотевшую под рубашкой грудь. Захотелось сходить куда-нибудь, размять ноги, посмеяться.

И так весь день дома сижу. С другой стороны, брат только пришел.

– Чего в дверях встал, погулять собрался?

– Не знаю… – Чий глянул в дом. За дымовой стеной смутно проглядывалось оранжевое пятно огня. – Да нет, наверное, с тобой посижу.

– Не получится, я сейчас сготовлю и пойду, даже поесть не успею. Иди.

– Куда пойдешь?

– Да надо там, мать по дороге поищу.

– Зачем она тебе?

– Да думаю, пускай с Соломихой поговорит, материи у нее возьмет.

– Ну и что за срочность, горит, что ли?

– Да не горит.

– Ну и что тогда? Потом поговоришь, вечером придет, и поговоришь.

– Ну, значит, не получится потом. Это грязное уже, обтрепалось, – он потряс себя за рубаху. – Я в этом ходил, а завтра, может, или послезавтра опять уходим – мне переодеться не во что. Если опять в этом пойду даже, то в Деревне в чем потом?

– Ничего, повоняешь немного.

Драр на шутку не ответил, делал что-то у огня.

– Так все-таки завтра пойдете?

– Скорее всего, нет, скорее всего, через день.

– Ну, вот и не ходи, успеешь, и ты же вообще есть хотел.

– А если все-таки завтра, тогда что, вонять? И вообще я не из-за матери пойду, говорят тебе, что дела, а есть я и сейчас хочу, вернусь, поем. Иди пройдись, вечером поговорим, если придешь не поздно. Иди.

– Ну, сейчас, дождусь тебя, вместе выйдем.

– Драр качнул головой, причмокнув от раздражения, заговорил уже, как будто не для него, тише, себе под нос:

– Чего сидеть, в жаре, в дыму, были бы дрова нормальные, гнилье с дерьмом, я уже готовить не хочу, один дым, нет, сидит.

Он говорил еще что-то, Чий не стал слушать, глядел на улицу, ненормально в это время пустую, на брата.

– Послезавтра… Послезавтра должен прийти Краюхин дядька, – сказал Чий задумчиво.

– Это какой?

У него один только.

– Санва?

– Ну.

– Ты что, ударился, – он отвернул лицо от огня к нему, и Чий увидел, что он улыбается. – Я же тебе говорю, что с Санвой охотился, говорю: на ручье разошлись. Забыл, что ли?

– Так я думал, не с ним. Погоди, но он же послезавтра…

Брат улыбался. Чий поднялся на ноги. Дурак я, молодец… На два дня ошибся… Он еще раз выглянул за порог. Придется идти, и быстро.

– Драр, пойду я, мне… – он замялся.

– Да иди, иди. Что ты извиняешься.

Он шагнул наружу, посмотрел последний раз на дом, сизая змейка, обвиваясь вокруг занавески, ползла вверх, он пошел вперед, ощутив, как внутри поднимается благодарность.

Он представил, как вернется назад уже по темноте, дома будет мать, пахнуть жареным и брат надежный, который всегда все умеет, сильный и скупой на улыбку, но зато он никогда не оставит и на которого всегда можно положиться. «Первый охотник в двадцать два, вот в ком кровь кипела, с детства посидеть не мог, везде был и тут, и там, и, оказалось, не зря, теперь все признают, что сила», – Чий подумал, что ему это не передалось, живость вся эта, он давно уже понял, и окружающие замечали, что Чий не в него. Он посмотрел на свои худые предплечья. – «Не в него: «Чий рассеянный, Чий – лоботряс, в отца их непутевого, ага, и лицом как похож…»»