Андрей Гончаров - Бунтарь ее величества

– Ах, ты опять за свое! – крикнул Степан Иванович, схватил лежавший подле него кнут и принялся лупить арестанта.

Бил, пока не утомился. Аж рука болеть начала от усилий. А толку никакого – злодей только стонал да зубами скрипел. Бросил Степан Иванович кнут, отер пот со лба, погасил свечу, что на столе стояла. Взял бумаги, что за сегодняшний день записал, и пошел прочь из подвала. Уже был в самых дверях, когда злодей позвал:

– Барин, а, барин!

– Ну, чего тебе? – неохотно обернулся Шешковский.

– Пить вели подать, а то мочи нет. Умру ведь за ночь!

На секунду душу Степана Ивановича кольнул испуг – а вдруг и правда помрет? Но тут же тот испуг прошел. Шешковский за годы службы людишек досконально изучил. Про Пугачева он понял, что этот тип весьма живучий. Такой и в воде не утонет, и без воды проживет. Мучиться будет, но проживет. А что помучается – так то даже лучше, может, к утру сговорчивей станет.

– Умрешь – туда тебе, вору, и дорога, – сурово произнес Степан Иванович. – И завтра воды не получишь, пока имена мне не назовешь. – И ушел.

Оставшись один, арестант затейливо выругался в адрес ушедшего барина. Затейливо, но без особой злобы. Потому как донской казак Емельян Иванович Пугачев по характеру своему был человек лихой, но не злобный. А еще потому, что тоже разбирался в характерах людей, с которыми его сводила судьба. И характер Степана Шешковского он хорошо распознал, понял, что тот за человек. А раз понял, чего злиться?

Злиться было нечего, надо было терпеть до утра. Хотя чувствовал себя арестант и правда плохо. Мучила жажда, саднила нарочно задетая следователем рана, даже в голове от слабости мутилось. Вероятно, поэтому арестанту вот уже второй раз за вечер чудилось в углу подвала некое словно бы мерцание. В первый раз такое случилось еще во время допроса – когда он сказку про орла и ворона рассказывал. И вот снова. Что ж, Пугачеву было не привыкать. Когда в Симбирске начальник секретных комиссий Павел Сергеевич Потемкин ему жилы тянул и каленым железом жег, тоже разные видения являлись. Потерпеть надо.

Пугачев повозился, устраиваясь на тощей охапке соломы, что заменяла ему постель, вытянул ноги, закрыл глаза. Сама собой вспомнилась казацкая песня, и он затянул:

Не допев песню до конца, арестант погрузился в сон. Через какое-то время он вдруг проснулся от какого-то шороха и, открыв глаза, не поверил тому, что увидел. А увидел он в слабом свете лампадки, что тлела под иконой Божьей матери, как в том самом углу, где чудилось ему мерцание, возник ниоткуда некий юноша. Отрок был строен и лицом светел. Одежды же не имел никакой, только некий покров блестящий его наготу прикрывал. Пугачеву почудилось, что некогда он уже видел этого отрока, только когда, где – не мог упомнить.

– Свят, свят Господь, – забормотал арестант. – Спаси и помилуй!

– Не бойся, – произнес отрок. – Я тебе плохого не сделаю.

– Верю, что не сделаешь. Такие зла не делают. Ты кто будешь – ангел Господень, верно?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил отрок. – Где тут у вас вода? Ага, вижу.

Он шагнул к стоявшей в стороне кадке, зачерпнул ковш и поднес его к губам заключенного. Того не пришлось упрашивать: ковш был выпит вмиг. Юноша зачерпнул другой, подождал, пока арестант выпьет и его, потом отодвинул с плеча Пугачева армяк. Открылась рана – та самая, куда старался попасть кулаком глава Тайной экспедиции. Он осмотрел рану и, покачав головой, пробормотал:

– Эх, жаль, мази никакой нет… Ладно, попробую так…

Приблизил к ране обе руки, стал водить над ней. Сам глаза закрыл и забормотал что-то: должно быть заговор или молитву особую. Арестант почувствовал, что боль в плече постепенно стихает.

– Ну что, лучше? – спросил пришелец.

– Как заново родился! Спасибо тебе, ангел Божий! Ты что же, послан меня перед смертью утешить? Слышал я от старых людей, что бывает такое, что посылает Господь посланцев своих к тем, кому помирать скоро. Утешить, к смерти приготовить. Что, наутро казнят меня, так?

– Нет, не так, – покачал головой отрок. – Помирать тебе, Емельян Иванович, пока рано. Хотя врать не буду, казни тебе не избежать. Но случится она позднее, месяц еще поживешь.

– И то хорошо, – сказал Пугачев. – А раз так, значит, ты прислан, чтобы исповедь мою принять. К этому я готов, прими, отрок, мое исповедное слово!

– Нет, Емельян Иваныч, не приму я от тебя исповедь, – возразил ночной гость. – И права такого не имею, да и не нужно мне это. Я ведь уже тут, в подвале, несколько раз появлялся, многое слышал из того, что ты следователю рассказывал.