Николай Семёнов-Мерьский - Жизнь и Смерть Владимира Ульянова-Ленина. Том 1

13 августа, 1887 года на вторичном прошении Ульянова о зачислении в Университет, после предъявления характеристики, появляется резолюция: «Принять». На первом прошении была резолюция, «Запросить характеристику из гимназии». С этого дня Владимир Ульянов становится студентом и подает новое прошение, об освобождении его от платы за обучение, как члена семьи без кормильца. На факультете просьбу поддержали, и 8 сентября правление университета включило его в списки лиц «православного вероисповедания», нуждающихся в данной льготе «на основании свидетельств о бедности, баллов по аттестатам зрелости и характеристики из гимназии». По смерти Ильи Александровича, перед этим скоропостижно скончавшегося, в чине действительного статского советника, соответствовавшего воинскому званию генерал-майор, Мария Александровна получала денежную пенсию в размере 100 рублей в месяц и денежное вспомоществование от Казанского учебного округа. 12-го сентября списки утвердили и отправили далее по инстанции. Но, в Петербурге Ульянова из «льготников» исключили, память о его брате Александре, государственном преступнике, была еще свежа, так что за обучение пришлось платить, и даже значительно больше, чем в предыдущие годы.

Именно в это время, в июне, министр просвещения Делянов издал циркуляр, вошедший в историю как «циркуляр о кухаркиных детях», который в несколько раз повышал плату за обучение в университетах, что закрывало доступ в гимназии детям «низших сословий». Тогда же утвердили и Университетский устав, лишавший университеты остатков автономии и запрещавший сходки, собрания и любые студенческие организации. Одновременно существенно расширялись права «инспекторов студентов», которые фактически выполняли полицейские функции надзора и сыска за студентами.

Занятия в Университете, Владимир посещал не столь исправно, как в гимназии. В ноябре он присутствовал на лекциях лишь 8 дней. Гораздо больше его привлекала та студенческая жизнь, которая буквально бурлила в университете.

Сразу, после зачисления в Университет, Владимир дал расписку, в которой, согласно существовавшим тогда правилам, обязался «не состоять членом и не принимать участия в каких-либо нелегальных, запрещённых сообществах, а равно не вступать членом даже в дозволенные законом общества, без разрешения ближайшего начальства. Но формальная расписка нисколько не помешала Владимиру Ульянову сразу же вступить во все запрещённые сообщества, упомянутые в расписке.

В это время в университете функционировало 8 нелегальных землячеств-кружков, пользовавшихся среди студентов огромным авторитетом и влиянием. Землячества поддерживали связи с аналогичными организациями в Петербурге, Москве и других университетских городах. Землячества имели свои библиотеки с нелегальной литературой. И наиболее крупным среди них являлось как раз симбирское землячество. В его работе Владимир принял активное участие и сразу был избран представителем Симбирского землячества в Совет землячеств университета, сразу попал в лидеры, ещё не показав себя.

В работе землячества участвовали и те, кто уже находился в поле зрения полиции и вступление Владимира в землячество было сразу зафиксировано полицией.

Протест против указанных «нововведений Делянова» начался в университетах России, с самого начала 1887 учебного года. Особого накала «Протест» достиг в ноябре. 23—25 ноября выступление московских студентов было жестоко подавлено полицией и казаками. Двоих студентов убили. В ноябре начались волнения и в Казани.

Алексей Максимович Горький, которому было 19 лет, работал в этот период своей жизни в Казани, пекарем. Он дал в своих воспоминаниях, «Мои университеты», портрет тогдашнего активного студенчества, «шумное сборище людей, которые жили в настроении забот о русском народе, в непрерывной тревоге о будущем России. Всегда возбужденные статьями газет, выводами только что прочитанных книг, событиями в жизни города и университета, они по вечерам сбегались в лавочку Деренкова, со всех улиц Казани, для яростных споров и тихого шепота по углам. Приносили с собой толстые книги и, тыкая пальцами в страницы их, кричали друг на друга, утверждая истины, кому какая нравилась. Я понимал, что вижу людей, которые готовятся изменить жизнь к лучшему, и, хотя искренность их захлебывалась в бурном потоке слов, но, не тонула в нем. Часто мне казалось, что в словах студентов звучат мои „немые думы“, и я относился к этим людям почти восторженно, как пленник, которому обещают свободу».