Айнур Сибгатуллин: Огненный рубеж

Глядя на чекиста сверху вниз, страшный всадник исторг из себя рык, прозвучавший переливисто, как дальний раската грома. Вроде как что-то сказал – повелительно, точно власть имеющий.

Сержант немедленно повернулся и побежал. Сердце заходилось в ужасе, лицо горело от липкого жара, а горло сжимал стальной хваткой мороз. Было трудно дышать, и ноги леденели от страха. Прутья кустов секли ему по глазам, низкие лапы сосен царапали, словно когти.

Сзади доносился дробный топот конских копыт. Если б страх не сковал его мысли, Гущин подумал бы, откуда такой громкий топот в сугробе рыхлого снега. Но он забыл даже о нагане в руке.

Гул скачущих лошадей стал сильнее, громче, будто целая конница брала его в окружение. Короткие гортанные крики щелкали в воздухе, словно кнуты.

В изнеможении чекист упал на снег. Стылая жуть перекрывала дыхание, сердце едва не выпрыгивало из груди. Вокруг опять был лес. Гущин из последних сил подполз к стволу дерева, прижался. Потом повернул голову, чтобы видеть.

Сквозь лес мчались красные кони с черными всадниками. Их было много. Плотная конница казалась единым существом, с единым разумом и волей – многоголовым драконом из детских сказок. Сруби одну голову – на том же месте вырастут три новые.

Вдруг одна голова отделилась от общего тела. Конь повернул вбок и пошел на распластанного в сугробе человека с наганом и краповыми петлицами. Ни то, ни другое не могло ему тут помочь. Сержант был младенчески беспомощен и понимал это. Ему хотелось заплакать и позвать мать. Чтобы она пришла, укрыла, успокоила, прогнала жуткое видение, как дурной сон.

Фигура всадника была совершенно черная, темнее ночи, чуть подсвеченной снегом. Но под огромной головой, на груди, сияло пятно. Это была пятиугольная металлическая бляха, хорошо знакомая каждому советскому гражданину. Членский значок с буквами «МОПР». Только очень большой.

Значок стал последней каплей, повергшей Гущина в неописуемое состояние на грани разума.

– Матерь Божья! – вырвался из его груди отчаянный хрип.

Из каких-то глубин детства, бабкиных шепотливых, в темном углу с иконами, наставлений выплыли это полупридушенные, малопонятные ему, чуждые слова, в которых, несмотря на их чуждость, чувствовалось единственное средство спасения, ощущалась сила, способная противостать багрово-черной, нечеловечески страшной коннице.

Эти слова не вязались ни с чем в его жизни. Но и красный поток не принадлежал ни советской действительности, ни антисоветской, и никакой вообще.

Всадник по имени МОПР остановился в нескольких метрах от сжавшегося в комок чекиста. Постоял немного, словно принюхивался издали к лежащему человеку и решал, стоит ли тот внимания. Потом повернул коня и вновь слился с гигантским телом дракона.

Гущин на миг закрыл глаза. А когда открыл, понял, что видит перед собой хвост дракона. Красная конница иссякала, растворялась в ночном лесу.

Страх понемногу ослабил хватку, и сержант безвольно повалился на спину.

В полузабытьи он лежал до рассвета.

Едва начало сереть небо, Гущин поднялся на ноги, ставшие как костыли, и побрел, куда глаза глядят. Револьвер он так и не выпустил из руки – пальцы в рукавице сжались намертво.

Но силы в закоченевшем теле еще оставались. Их хватило, чтобы инстинктивно шарахнуться от человеческой фигуры, вышедшей из-за толстой сосны. Фигура оказалась нестрашной. Женщина, закутанная в темную длинную одежду, с пуховым платком на голове, шла по своим делам.

«Колхозница», – повернулась в голове тугая мысль. Он хотел крикнуть ей: «Постойте, гражданка!», но изо рта с едва ворочающимся языком вылетело просто тихое мычание. Он только напугал ее. Или она не слышала? Гущин попытался идти быстрее.

«Стой, товарищ колхозница!» Нет, опять не получилось. Да что же это! Словно тугоухая, не оборачивается. И идет небыстро, значит, не чует опасности. Гущин догадался – надо просто следовать за ней, куда-нибудь да выведет.

Нога в снегу запнулась, чекист упал и забарахтался. Испугался, что потеряет женщину из виду, выдохнул еле слышно: «Погоди, мать!» Но пока он тяжелым усилием ставил себя вертикально, она в самом деле не двинулась с места – ждала. Сержант успокоился, осознав, что колхозница ведет его, хоть и не отзывается. Может, вправду глухонемая.

Скоро вышли из леса.

Солнечный луч вдруг прорезал серую пелену неба и озарил снежные барханы. По белой простыне разлился янтарно-розовый свет. В одно мгновение Гущин понял все: что ночью он вышел к реке и принял ее пойму в излучине за колхозное пахотное поле у деревни; что пересек Угру и очутился на той стороне, где, по словам сбежавшего попа, стояла когда-то татарская конница. Но что было дальше – в этом он терялся. Воспоминание снова рождало страх, и ледяные клещи стискивали горло… Только вид женщины впереди немного успокаивал.