Василий Сахаров: Развилка

Эта листовка служит пропуском для сдачи в плен. Гуманное отношение гарантируется. Помните о своих родных — вы нужны им. Всех, кто окажет сопротивление, ждет смерть».

— Отдай! — ко мне подскочил лейтенант Ерофеев и вырвал лист из рук.

Я не спорил. У командира приказ — уничтожать немецкие листовки. Если откажется, вмешается политрук и ему влетит. Это понятно.

Лейтенант пробежал по траншее и собрал все листовки, какие смог. Неопытный еще. Другой бы старых бойцов заставил шевелиться, а он все сам да сам. Поэтому часть прокламаций уцелела. Не потому, что бойцы собирались сдаваться в плен, а просто им нужна бумага для самокруток. Я не курящий. Мне без надобности. А остальным что делать, когда табак еще есть, а бумаги на пять километров вокруг не найдешь? То-то же…

Обед закончился. Как и другие бойцы, я должен был взяться за лопату. Однако начался обстрел.

Противно завыли мины и, подхватив оружие, я юркнул в блиндаж и притих.

Череда взрывов прошлась по нашим позициям. Первая серия. Следом вторая и третья. Под обстрелом вся храбрость куда-то уходит и в голове только одна мысль: «Лишь бы не в меня… Господи пронеси»…

Минометный обстрел продолжался четверть часа. А когда он закончился, я первым выбрался из блиндажа и обнаружил, что часть траншей засыпало грунтом. Кругом воронки, а над землей стелился едкий пороховой дым, и где-то невдалеке стонали люди.

— К бою! К бою! — из какой-то ямы выбрался обсыпанный землей лейтенант Ерофеев. — Санитары! Раненых в тыл! Живее!

Взвод занял оборону. В потерях не менее пяти человек, трех завалило в соседнем блиндаже, а остальных посекло осколками. Нас и так-то не особо много после выхода из окружения, человек пятнадцать во взводе, а у немцев танки с мотопехотой.

— Гранаты разбирайте!

По окопам с открытым вещмешком пробежал старшина Захаров, всучил мне две противотанковые гранаты и хлопнул по плечу:

— Держись, Андрий!

— Ага, — отозвался я и выглянул за бруствер.

Немцы шли в атаку. Семь танков, это только в пределах моей видимости, больше десяти бронетранспортеров, полтора десятка мотоциклов с пулеметами и, конечно же, пехота. Такого я даже под Смоленском не видел. Противник решил взломать оборону именно на участке нашего батальона и удержаться будет сложно.

Заговорили сорокопятки из приданного противотанкового дивизиона. Рано. Артиллеристы обнаружили себя раньше времени и немцы ответили. Танки открыли огонь. Они били по позициям дивизиона и сорокопятки замолчали. Видать, накрыло их или отходят. Неважно. Главное — делать, что должен. Карабин при мне. Шесть снаряженных обойм и сотня патронов в вещмешке. Гранат три, одна осколочная и две противотанковые. Могло быть и хуже. Например, дали бы вместо гранат бутылки с горючей жидкостью и воюй, как знаешь. А помимо того при мне еще трофейный немецкий штык-нож.

Над головой прошла пулеметная очередь, и я пригнулся. Но практически сразу услышал команду лейтенанта:

— Вз-во-од!!! Ого-нь!!!

Немцы в ста пятидесяти метрах, а мой карабин бьет на тысячу. Промазать сложно, если не лупить в белый свет, как в копеечку, и я открыл огонь.

Первая обойма закончилась быстро. Попал или нет? Разбираться нет времени и желания. Перезарядил оружие и снова начал стрелять. На этот раз более-менее прицельно.

Враги уже ближе. Они тоже стреляют, и кажется, все пули именно в меня. Вот-вот они вонзятся в тело и порвут его на куски. Но я уже знал, что это самовнушение. СВОЮ ПУЛЮ ПОЧУЕШЬ. Так говорил старшина, и я ему почему-то верил. Может быть по той причине, что хотел верить.

Выстрел! Есть! Достал немца! Раскинув руки, он выронил винтовку и свалился.

Выстрел! Мимо!

Выстрел! Немец успел уйти с траектории.

Выстрел! Снова попал! Не убил гада, но задел!

Выстрел в пулеметчика на бронетранспортере! Промазал!

— Берегись! — окрикнули меня.

Я опустился на дно окопа и увидел, что прямо на меня идет танк. Громадная железная махина казалась несокрушимой, и захотелось убежать. Страх попытался овладеть мной, но я остался на месте и схватился за гранату. Не потому, что такой храбрый, а потому что действовал так, как меня учили.

Сминая не укрепленные деревом окопы, танк перевалился через них. Он прошел рядом, засыпал грунтом двух бойцов и стал разворачиваться.

«Если пойдет по окопам, — промелькнула мысль, — всем плохо будет, и первым под гусеницами окажусь я».

Как поднялся и метнул гранату, сам не понимаю. Тело скованно, а руки, словно деревянные, и меня не слушались. Но я не промазал. Тяжелая болванка упала на корму боевой машины, и я рухнул на дно окопа раньше, чем она взорвалась.