Александр Харников - Встречный удар

– Медики это, – докладывает старший разведчиков, пока немец идет обратно, – полевой госпиталь. А в хвосте у них рембат 23-й танковой дивизии, задержались с разгрузкой.

Смотрю на Франка, а тот только сопит. Были бы солдаты – разговору нет, а тут госпиталь, бабье… Мы ж не фашисты – потом до смерти грех не замолишь.

– Василий Владимирович, – говорю я ему ласково, – возьми мегафончик и скажи людям на родном языке Шиллера и Гете, чтоб поднимали руки и дурью не маялись. Дело их фашистское проиграно, так что дальше – плен, Сибирь, балалайка. Если в преступления не замараны, кровь людскую не пили, то и бояться им нечего.

Берет майор Франк мегафон – и летят над степью исторические слова на вполне себе литературном немецком:

– Ergeben Sie sich. Legen Sie ihre Waffen nieder und kommen Sie raus mit hochgehobenen Händen. Wer keinen Widerstand leistet und keine Sabotage betreibt, dem garantieren wir das Leben. (Сдавайтесь, вы окружены. Положите оружие и выходите с поднятыми руками. Тому, кто не окажет сопротивления и не займется саботажем, мы гарантируем жизнь), – одновременно в ночной степи вспыхивают десятки фар, с обеих сторон заливая светом замершую немецкую колонну. Ловушка, выхода нет.

Минута – и из открывшейся двери головного грузовика, четко видимая в свете фар, на землю брякает первая винтовка, за ней еще и еще. Запомнились германские врачихи: выпученные от ужаса глаза, полные икры плотно обтянутые чулками, пилоточки на кокетливых прическах. И это при минус пять и десять метров в секунду! Б-р-р-р… Выходят из машин – и руки за голову, лицом к борту.

Словом, собрали мы брошенные стволы, оставили взвод для охраны и рванули дальше к Каховке. А куда этим немецким врачихам деваться было: впереди наши, позади мы, по краям ночная зимняя степь с оврагами и буераками – сто лет будешь ехать и никуда не приедешь…

А в Каховке мы с ребятами оторвались от души – даже майор Франк веселился, как настоящий русский человек… Но это уже совсем другая история.

Облака немного рассеялись, но на небе нет никакой луны, что очень приятно. Прямо перед нами – станция Каховка. Та самая, которая «родная винтовка» [1] Имеет место отсыл к начальной строчке стихотворения Михаила Светлова «Песня о Каховке»: Каховка, Каховка – родная винтовка — Горячая пуля, лети! Иркутск и Варшава, Орел и Каховка — Этапы большого пути. . Ночь абсолютно безлунная, в разрывах облаков проглядывают звезды.

Станция битком забита составами. Сейчас там разгружается второй эшелон кампфгруппы. Они еще не знают о той катастрофе, что постигла их генерала, и спешно сгружают с платформ артиллерию и машины.

Станция ярко освещена электрическим светом и заполнена суетящимися солдатами. У нескольких эшелонов на запасных путях не видно суеты, только лениво прогуливаются патрули с собаками. Вот разгадка того, почему наша авиация еще не разнесла станцию вместе с немцами вдребезги и пополам, несмотря на все нарушения светомаскировки. В эшелонах несколько тысяч пленных, наших пленных. Кулаки сжимаются, и в глазах темнеет. Разведка уже провела экспресс-допрос пленного генерала и доложила, что это была его идея с пленными.

Рассматриваем станцию в бинокли. Вот она, Каховка – осталось только пойти и взять ее. Есть еще одна идея, но это потом, когда возьмем станцию. Разделяем батальоны. Я пойду по дороге от Чаплинки, а Франк отрежет немцев от Днепра. Весь расчет на внезапность и дерзость. На головные машины обоих батальонов натягиваем трофейные красные «фартуки» со свастикой. Ребята надевают немецкие каски, а белые маскхалаты и так у всех одинаковы. Ну вот, вроде маскарад и готов. В первую минуту примут за своих, а потом все пофиг! Отыграемся за их «Бранденбург».

Команда «Вперед!». Гремящая и лязгающая колонна приближается к шлагбауму на КПП. Высовываюсь по пояс из командирского люка, демонстрируя всем мужество и лихость. Тут уместно вспомнить еще одно мое «погоняло» – «герр гауптман». Сейчас, конечно, так не шутят, но все же имидж пригодился. Придерживая винтовку, навстречу нам выбежал молоденький солдатик. Может, спросить чего хотел? Стреляю ему из ПМ в голову.

Понеслась! Броня сносит шлагбаум. Кандауров, мой наводчик, разворачивает башню и дает очередь из 30-мм по охранной вышке. Летят обломки досок. Соскальзываю внутрь машины. Высшая дурь – схлопотать шальную пулю или осколок – для этого много ума не надо.

На станции поднимается паника. Немцы бегают как наскипидаренные, слышны истерические вопли: «Алярм! Алярм! Алярм! Руссише панцер!». На подъездные пути вламывается десяток БМП и, ведя огонь, проходят станцию из конца в конец, сметая все на своем пути. Неожиданно гаснет свет, но нам с нашими ПНВ так даже лучше. Сонное царство на зенитных батареях, прикрывающих станцию, уже проснулось. Двадцатимиллиметровые «Флаки» пытаются открыть огонь, но снаряды 100-мм пушек БМП разбрасывают их словно игрушечные. От уцелевших орудий перепуганные расчеты прыскают в темную степь подобно зайцам. Мы их не ловим – пусть побудут там до утра. Мечущихся между путями солдат и офицеров расстреливаем из пулеметов и давим гусеницами. Пехотинцев среди них не особо много, в основном это артиллеристы и тыловики. Кто-то поднимает руки, кто-то пытается залезть под вагоны. Но сегодня нам не до пленных. Морпехи, наступающие вслед за нашими БМП, жестко зачищают станцию.