Игнат Черкасов - Трудно быть человеком. Цикл «Инферно». Книга восьмая

Это не была схватка, их просто пытались взять числом и забить как дичь на скотобойне. Получив слишком много ранений и не в силах сдержать настолько интенсивный натиск, Аванс, вырвав кольца, не оставил выбора ни своей боевой двойке, которая тут же его поддержала в его инициативе, ни своему командиру:

– Вытащи её отсюда! Напролом!!!

Скрестив перед собой руки с зажатыми в них гранатами, оба бойца из последних сил, на пределе своей воли, побежали напролом, тараня всю свору на своем пути, освобождая путь Пацифисту. Что превыше для бойца, командира, долг или жизни товарищей? Пацифист лишь отчасти соответствовал своему позывному, решающая же часть, которой он руководствовался в своих действиях, было здравое рассуждение, что ввергало любого гуманиста в припадки гнева – «Как так? Человек превыше всего!». Но бойцы, а прежде них и воины, всегда считали иначе – «Долг превыше всего».

Схватив Рейчел, Пацифист побежал в последний раз вслед за своими бойцами, которые ему расчистили путь до самой двери, перед которой их пути навсегда разошлись. Как и всегда, Аванс был чуть правее на пару метров, а Скорострел левее, но, как и прежде, поровну, на двоих разделили тяготу службы, равнозначно утонув в бешеной своре, что их зарубила топорами, не щадя даже руки друг друга:

– За… будущее…

Скорострел – За… Отечест…

На последнем издыхании, они разжали руки, прикрыв отход своего командира мощными взрывами, которые на куски порвали свору и завалили выход из того зала трупами и кусками стен, что обрушились.

Рейчел последней поняла, что именно произошло, после чего замерла, потеряв дар речи, глядя на руины, что остались позади:

– Ав… А… Ско…

Порвав воротник на шее, она, наконец, смогла отдышаться, но выговорить так ничего и не сумела. Трудно сказать, если вообще возможно оценить, чья боль была сильнее. Пацифиста, который знал, на что идут его бойцы ради шанса для них или Рейчел, на которую это свалилось уже постфактум, неожиданно и бесповоротно. «Ваша жертва не будет напрасной… Не позволю!!!» – схватив Рейчел, он лишь прокричал, распаляясь:

– Бегом к лифту!!!

Но в отличие от верхнего этажа, офисные помещения этого были под завязку забиты гаитянами с мачете наперевес, которые выбив двери, начали кидаться на них со всех сторон. Но их бедой была мнимая победа, что уперлась в пустоту бойца, которую вмиг заполонила ярость, которой гаитяне захлебнулись, как и своей кровью после, судорожно дергаясь на полу. Отстреляв вторую обойму, Пацифист сразу выхватил нож, которым мгновенно обрубал короткими взмахами все их широкие замахи мачете, лишая конечностей и приумножая их крики и вопли. Досталось, конечно, и Рейчел, которую Пацифист швырял по всему коридору, пытаясь уберечь.

Перерезав два десятка гаитян, Пацифист, наконец, остановился, прислушиваясь, что к окружению, что к себе. Он поддался новому для себя чувству, которое устрашило его, что по ощущениям, что по последствиям. В побоище, что он устроил, просматривалась далеко не техника, а скорее свирепость, которая была присуща лишь Инферно. Рейчел, оклемавшись в ходе этой бойни, все увидела по его глазам, которые переполняли то гнев, то страх. Она быстро попыталась обнять его, чтобы отогреть что ли, но Пацифист выставил руку, после чего повернул голову к лифту, где их ждали двое, уже совершенно других противников, каждого из которых, после смерти товарищей, братьев по оружию, он уже не мог воспринимать иначе, как врагов. Разница между противником и врагом существенна. Она кроется в личном отношении, что непозволительно для бойца на поле боя. И если Инферно умудрялся выживать в схватке с подобным отношением, обращая ярость в свою пользу, то для Пацифиста, это было скорее фатальным недостатком, который его уязвлял перед его оппонентами.

Убрав Рейчел за спину, Пацифист тут же снова её отшвырнул к стене, приняв удар на себя. Три сюрикена вонзились в него, отозвавшись острой болью в ноге, плече и руке, которой он успел прикрыть лицо. Никто не мог, пережит тех взрывов, тем более выстрела в голову. Никто кроме Такеды, который подобно мертвецу из склепа, вылез из руин, весь изувеченный и грязный, забыв о былом блеске. Сорвав с себя лохмотья, что не так давно были плащам и рубашкой, он наглядно продемонстрировал свое проклятье, что ветвилось на его теле в виде перетекающих татуировок, что не оставили и следа от прежних увечий на его теле, восстановив первоначальный облик:

– Твоё предательство, породило мое предательство… Вот мои оковы! Вот кара Бестии!!!