Вадим Полищук - Капитан Магу. Триумф и падение [litres]

Последние слова руоссийца не на шутку разозлили угорца.

– С вашими друзьями четниками мы справимся! У Астро-Угорской империи тоже большой опыт в этом деле, знаете ли. Лучше о собственной судьбе подумайте!

– Ваша империя – лоскутное одело, которое норовит хапнуть все, до чего может дотянуться. Но на Палканах вы себе шею свернете, не сейчас, так потом, помяните мое слово. А что касается моей судьбы, то дело свое я сделал, как смог и как сумел. И сейчас ко всему готов, вот только в карцер возвращаться не хочется.

– Не беспокойтесь, для вас уже приготовлена совсем другая камера.

– Одиночка?

– Да, лишний шум вокруг вашей персоны совсем ни к чему. Слухи о вашем пленении и без того уже просочились в прессу, общественность требует соблюдения конвенций и ваших прав…

– То есть у меня есть шанс? – заинтересовался Алекс.

– И не надейтесь! Империя все отрицает, но в любом случае любые контакты с внешним миром должны быть исключены.

Некоторое время Алекс молчал, потом тряхнул головой, будто прогонял охватившие его тяжелые мысли.

– У вас всё? Я могу идти?

– Последний вопрос, я обязан его задать.

Подполковник Мартош выглядел несколько смущенным.

– Казна камского паши…

– О господи! – буквально взвыл Алекс. – И вы туда же! Нет ее уже почти год как! Давно поделена и пущена в дело!

– Но большая часть ее так и не была найдена.

– Если она существовала, если кто ее и нашел, то точно не я. Вы сами прекрасно знали финансовое положение «Свободной Себрии»…

– Но вы же могли оставить эти деньги себе…

– Да, мог, распихать по карманам почти миллион бритунийских паундов! А вот чего я точно не могу, так это забрать их с собой на тот свет! Если бы эти деньги могли открыть ворота этой тюрьмы, то я немедля предложил бы их вам. И не делаю этого только потому, что их у меня нет! Могу я, наконец, отправиться в камеру?

– Подождите, я запишу.

Пока Мартош писал, макая перо в чернильницу, Алекс терпеливо ждал. За окном закат окрасил все красным цветом, время явно близилось к ужину, и появился реальный шанс остаться без такового. Закончив писать, угорец пристально уставился на пленника, будто хотел разглядеть в нем что-то новое.

– Последний вопрос, не для протокола. Зачем все это было нужно тебе лично?

– Поначалу хотел вернуть кое-кому старые долги.

– А потом?

– Потом, – пожал плечами Алекс, – уже не было возможности остановиться, пришлось идти до конца. Это все, что вы хотели узнать?

– Да, сейчас вас отведут в камеру.

Пять шагов вдоль, три – поперек. Прочная, щедро обитая железом дверь с глазком и «кормушкой» с одной стороны, маленькое, зарешеченное окошко с другой. Слева от входа узкие дощатые нары, прикрытые набитым соломой засаленным матрасом. Поверх матраса лежало тощее солдатское одеяло. У противоположной стены, на крохотном, привинченном к стене столике стояли глиняные кувшин и кружка. В углу обнаружилась закрытая деревянной крышкой дыра в каменной плите – отхожее место. После открытия крышки вонь из дыры надолго задержалась в тесной камере, что указывало на очень плохую вентиляцию. С карцером, конечно, не сравнить, но и здесь от толстых каменных стен несло холодом, несмотря на разгар весны снаружи. Это в горах еще вовсю трещат ночные морозы, а здесь, на равнине, уже деревья начинают цвести. «Самое место, чтобы подхватить чахотку, долго болеть и умереть в страшных муках. Хотя уж что-что, а смерть от чахотки мне не грозит».

Сам факт того, что при попытке побега его не прикончили на месте, а привезли в тюрьму, говорил только о том, что казнь полковника Барти, возможно даже публичная, не должна допустить малейших слухов о его чудесном спасении. А это требовало соблюдения определенной процедуры, возможно, даже суда. Но для Алекса Магу никакой пользы от этого не было – все равно в конечном итоге удавят, хоть и парой недель позже. И изменить что-либо тоже не в его силах, оставалось только ждать. А в кувшине оказалась вода, неожиданно чистая и свежая.

Надзиратели местные носили обувь на мягкой подошве. О присутствии их можно было узнать только по звуку открывающегося глазка. Первые пару дней они пытались что-то требовать от Алекса, видимо, запрещали днем лежать на нарах, но он по-угорски не понимал, они же не знали руоссийского. Войти в камеру никто из надзирателей не решился. Потом от него отстали, узнали, что он надолго здесь не задержится, и отстали, решили не тратить сил на перевоспитание строптивого узника.