Сергей Протасов - Цусимские хроники - Мы пришли. Новые земли. Чужие берега [сборник litres]

Закончив одеваться и осмотрев еще раз себя в зеркале, Колькин носитель заглянул в соседнее помещение, и Николай едва сдержался от нового вопля изумления. Оказывается, те апартаменты, в которых они сейчас находились, были всего лишь спаленкой, а за дверью был еще и салон. Точно! Так он и называется, наверно, адмиральский салон.

Фильм Николаю начинал нравиться. Он мысленно подгонял своего адмирала, чтобы тот скорее топал на палубу. Раз в голове мутится у товарища, так самое то воздухом подышать. Глядишь и прояснится, в кого это меня занесло. Они прошли по коридору, поднялись по трапу на палубу, повернули направо и прошли еще немного.

И тут Николай буквально обомлел. Картина, увиденная им, завораживала. Вот это был пейзаж! Они находились на палубе броненосца, где-то на кормовом мостике. Прямо под ногами находилась здоровенная башня главного калибра, а справа и слева торчали стволы шестидюймовых башен. Мимо сновали люди, адмирал с ними разговаривал, но Колька этого не замечал. Вокруг был океан до самого горизонта. А за кормой нестройной колонной шли еще три броненосца. Все пушки в башнях. Круглые борта. Точно… Тип «Бородино». За ними виднелись еще какие-то корабли, но из-за жирного черного дыма, густо валившего из труб броненосцев, их невозможно было как следует разглядеть. Все это зрелище поражало своей грандиозностью, мощью и красотой! Так это же мы на «Князе Суворове», выходит, сейчас находимся! А этот здесь, судя по всему, самый главный, то есть Зиновий Петрович Рожественский собственной персоной. Вон как перед ним все вытягиваются. И он эту всю силищу сейчас на убой ведет!!!

Эмоции захлестнули Николая. Он напрочь забыл о своем решении не обозначать своего присутствия. Он даже не замечал, что «носитель» пытается что-то сказать, что ему явно поплохело, настолько, что картинка поплыла перед глазами, а моргая, он уже очень медленно открывал веки.

Рядом кто-то суетился, откуда-то принесли раскладное кресло и усадили адмирала, послали за доктором. А в Колькином мозгу вихрем проносились мысли, связанные со второй тихоокеанской эскадрой. Вспомнилась та самая первая, еще детская обида за наших, проигравших Цусимское сражение. То непонимание, почему же они так и не смогли ничего сделать, даже и не пытались, по сути? Почему же просто тупо шли под японские снаряды, а потом и торпеды? Как мог их вести на это адмирал?! Чем он думал?! На что надеялся?! Вспоминалось все, что когда-либо читал: от хвастливых и явно не совсем достоверных описаний этого боя в японских источниках и до оправдывающих Рожественского – наших. И все, что было между этими крайностями.

Видимо, все эти картины были увидены и тем, в чьем теле сейчас Николай находился. Он схватился за голову и взмолился: «Господи! Помоги! Наставь на путь истинный!»

Услышав это, Николай опомнился. Ну вот! Нам теперь еще слез на глазах у подчиненных не хватало!

Собрав всю злость на этого человека, он мысленно рявкнул: «Прекратить истерику! Вы же русский офицер! Прикажите принести карандаш и бумагу, сидите, слушайте и записывайте!»

Теперь Колька знал, что надо делать, и боялся не успеть объяснить всего. Кто знает, надолго ли он тут. Кончится наркоз и все. Он тараторил все подряд, что приходило в голову. Начал с того, чтобы этот не смел орать на подчиненных. «Тебе же, дураку, с ними в бой идти! Ведь только на них, молодых и сильных, у тебя надежда! Из-под шпица ты много помощи получишь, как думаешь? Ты здесь самый главный, ты все решаешь! Только от тебя зависит, как дело повернется!» А потом, закончив выволочку, начал выкладывать все, что помнил: от боевой подготовки до отработки совместного маневрирования и связи в бою. Адмирал сначала просто слушал, как бы со стороны, но постепенно втянулся. Начал уточняющие вопросы задавать и писать.

Видимо, появился доктор, так как какой-то офицер заглядывал адмиралу в глаза, что-то спрашивал, но Николай не замолкал ни на минуту. Вскоре Рожественский встал и пошел обратно в свою каюту, отказавшись от помощи оказавшихся рядом офицеров. Просто сказал им, что устал и немного отдохнет у себя.

У дверей каюты стоял здоровенный матрос, вытянувшийся во фрунт. Адмирал приказал подать ему в каюту завтрак и заварить чаек покрепче.

Услышав это распоряжение, Николай мысленно похвалил своего носителя за правильный ход мыслей. Едва добравшись до письменного стола, продолжили быстро записывать основные идеи.

Так прошел час, два, а Нестеренко все так же оставался в голове Рожественского, и никаких признаков возвращения в свое тело не наблюдалось. Становилось все тоскливее.