Алексей Янов - Княжич [litres]

– А, – махнул князь рукой, – тринадцать лет исполнилось, детские забавы уж не к лицу ему. Эта болезнь княжичу еще и на пользу пошла! Слава богу, что от заикания излечился! А то какой с него князь был бы – слова на людях молвить не мог. Слава тебе, Господи! – Изяслав Мстиславич встал и перекрестился на икону, Перемога все в точности повторил за своим князем.

Смоленский князь в изгнании Изяслав Мстиславич уже заметил, что его сын после перенесенной болезни сильно изменился, но старался не заострять на этом обстоятельстве внимание своей дружины, мало ли что в их дурные головы придет. Князь знал на своем богатом жизненном опыте, что если у кого память отшибло, то такой человек сразу во всем меняется, ведь он, по сути, заново жить начинает. Но для Изяслава Мстиславича самое важное было в том, что его единственный наследник все-таки выжил, в отличие от не перенесших мор жены и дочери. А вразумить заново его еще успеется, ведь ему даже четырнадцати лет не исполнилось. За год, дай бог, его сынок заново во всем освоится, а может, и память вернется.

С прискакавшим в городок Зарой смоленским боярином и своими ближниками Изяслав Мстиславич продолжил разговор на следующий день сразу после обеда, на пока еще трезвую голову.

– С дружиной выступим через пару-тройку седмиц, а то как бы самим этот проклятущий мор не подхватить. Успеется! После сильных морозов моры обычно прекращаются. – Князь с тяжким вздохом продолжил: – Как раз через восемь дней справим здесь, в Зарое, сорокадневную тризну по моим покойным женушке и дочери, унесла их эта моровая язва, а уж потом я вплотную займусь своим братом-аспидом!

– Как повелишь, княже! – воевода княжей дружины Злыдарь лишь покорно склонил голову. Его посеребрённый чешуйчатый панцирь еле уловимым перезвоном стальных пластин поддержал своего владельца.

У меня был послеобеденный отдых. Поупражнявшись вместе с приставленным ко мне дядькой-пестуном на мечах и сулицах (коротких копьях), я ушел к себе в комнату покемарить. Но сон не шел, я все время размышлял о судьбе-злодейке, забросившей меня в подростковое тело смоленского княжича. Последнее, что я запомнил из некогда прожитой мною жизни в личности Михаила Николаевича Комова, мужчины шестидесяти шести лет, жившего в начале XXI века, было воспоминание о так называемой «тихой охоте». Я спокойно собирал в лесу грибы, причем грибы самые обыкновенные, галюциногенными никогда не баловался, и на этом всё! Дальше, что называется, память стерта. Следующее воспоминание, как мне неопределенного возраста травницы протирают едко пахнущими тряпками лицо, что-то при этом приговаривая на малопонятном языке. Это воспоминание длилось всего несколько секунд. Вполне осмысленно я в себя пришел лишь на следующие сутки.

В результате ли переноса сознания или по какой еще неизвестной причине, моя память обострилась до крайности. Все то, что я, будучи Комовым, когда-либо видел, слышал, читал, сейчас мог при желании довольно ясно вспомнить. Достаточно лишь было сосредоточиться – и из ее глубин услужливо всплывала вся имевшаяся в ее недрах информация по заинтересовавшему меня вопросу или какой-либо иной проблеме. В этом свете меня занимал вопрос, как обострившуюся или проявившуюся память правильно называть: фотографической или абсолютной? Что ни говори, а бонус полезный подкинула судьба или высшие силы, переместившие мой разум в пространстве и времени.

От самого княжича, что продемонстрировали недавние занятия с Перемогой, мне досталась в наследство, не оставив и следа каких-либо личных воспоминаний, только мышечная память. Что тоже не мало, и за это отдельное спасибо, уж не знаю кому! Как накануне выяснилось, я могу без труда держаться в седле, стрелять из лука, махать мечом и тому подобное. Раньше Михаил Николаевич Комов, военный инженер-строитель, успевший в девяностые поработать на химпроизводстве, а в нулевые заняться собственным строительным бизнесом, вышеназванными способностями ни разу не обладал.

Таким образом, ситуация разрешилась для моей новой тушки вполне благополучно. Насколько я мог судить, Изяслав Мстиславич был счастлив, главное, что его сын все-таки выжил, а память – дело наживное, тем более в столь юные годы. Пестуном у меня был самый доверенный княжий человек – Перемога Услядович, верно прошедший вместе с князем через многие его жизненные перипетии. В его обязанности вменялось не только продолжение уже ранее начатого обучения княжича мастерству сечевого боя, верховой езды и другим воинским наукам, но и самим князем были поставлены и новые, дополнительные задачи – научить сына заново правильно разговаривать, подобающе княжьему роду себя вести.