Евгений Шалашов: Южное направление

Про Буденного написано много. В советское время писали о нем исключительно положительное, а в перестроечную и постперестроечную эпохи, сами понимаете, совсем другое. И кресты, мол, он сам себе приписал — не было у Семена Михайловича «полного банта», а всего-навсего «егории» четвертой и третьей степеней, и медалей у него мало, и все прочее. А хоть бы и так. Эх, попробовали бы либеральные писаки заработать хотя бы одну медаль «За храбрость», котировавшуюся не ниже нынешней «За отвагу», я бы на них посмотрел. Что там еще говорят о Буденном? Мол, лошадник, и жизнь он видел исключительно из-за ушей своего коня, грубый, малограмотный и абсолютно «нехаризматичный».

Спорить не стану, а лишь выскажу свои соображения. Лошадник… Хм. Если это так, то как же Буденный додумался использовать бронетехнику, когда в декабре восемнадцатого года два броневика вместе с кавалерийским отрядом опрокинули конный полк белых? Нехаризматичный? Во-первых, он все-таки командовал не партизанской вольницей, подобно Махно, а регулярными частями, где вместо командирской «харизмы» выступает воинская дисциплина. А во-вторых, не будь у Буденного харизмы, он бы не удержал в руках такое количество кавалерийских и стрелковых дивизий, с общей численностью до двадцати тысяч штыков и шашек. Держать в руках голодных, раздетых-разутых мужиков, иной раз не имея связи с Центром, это ли не харизма?

И во время того польского похода именно Буденный сыграл едва ли не главную роль. Неизвестно, чтобы случилось, не вломись конармейцы в расположения белополяков. И нынче кто Львов-то взял, а? Вот, то-то и оно. Командарм довольно грамотно расположил в одном месте всю имеющуюся артиллерию, а после двухчасового артобстрела отправил на штурм кавалеристов. Вначале спешенных, а уже потом запустил на улицы города дивизию Апанасенко.

— Семен Михайлович, — обратился я к командарму. — Будьте любезны, расскажите, что вы лично сделали, чтобы привести дивизию в порядок?

Будущая легенда слегка встрепенулся, поднял на меня глаза, размокнув тяжелые веки. А ведь он пьян, наш полководец, собака такая! Причем, не просто «выпимши», а упившийся до полного поросячьего визга. Хотя…

Семен Михайлович с некоторой натугой встал и, глядя на меня круглыми глазами пьяной совы, начал довольно связно вещать:

— Я, это, узнал, что тридцать третий полк буйствует. В тридцать первом мы с Климом порядок навели, забияк успокоили. — Буденный потряс внушительным кулаком, показывая, как он успокаивал забияк и продолжил увлекательный рассказ. — А в тридцать третьем полку командир утек, а комиссара побили. Туда Апанасенко со Спешиловым поехали, но их не послушались. Товарища Спешилова ранили, вовсе убить хотели, но не осмелились. Уважают его хлопцы. Все-таки, «краснознаменец». Спешилов кулаком действовал, это понятно, а его помощнику, товарищу Шепелеву не повезло. Он за наган схватился, начал стрелять. Одного мародера самолично убил, второго, но тут у него наган выбили и прикладом убили.

— А Апанасенко? — перебил Склянский командарма.

— А Апанасенку побили. Так вы поглядите на него, живого места нет.

И впрямь, под обоими глазами начдива заметны синяки. И нос сломан. Меня кольнула жалость. Вполне возможно, что у человека сотрясение мозга, а мы тут его арестантом держим. Ну, придется товарищу немного потерпеть. Все-таки от сотрясения мозга люди оправляются, а от расстрельной команды нет.

— Товарищ Апанасенко, присядьте, — разрешил я, и начдив тяжело рухнул на вовремя подставленный табурет. Не дожидаясь благодарности попросил: — Семен Михайлович, а что дальше?

— А чё дальше? Взял кавбригаду, собрал еще кого мог, приказал бронедивизиону (броневиков на ходу всего три осталось, но для солидности будет неплохо) выдвинуться, и в полк. А там натуральная буза — кричат, мол, всех жидов надобно из советских учреждений выдворить, нужно обратно в Львов вернуться, потому что жиды всю провизию на сторону пустили, жрать нечего, а Львов — боевая добыча, и не дело красноармейцев законной доли лишать. Мол, их лишишь, а жиды все равно разграбят. Тут я приказал полку построиться. Врать не стану — струхнул маненько, послушаются они меня или нет.

— Да что вы такое говорите? Да разве может настоящий большевик струхнуть? — взвился Склянский. Повернувшись к нам, заместитель Троцкого начал вещать, словно с трибуны: — Настоящий большевик не должен бояться ничего на свете, потому что истинная идея — а идея коммунизма истинна, не подвержена смерти! А трусость должна быть наказуема. Как может командующий армией бояться собственного личного состава? Уже за это надо снимать Буденного с должности.