Александр Борискин: Лукинский фактор [litres]

У Надежды Михайловны заныло сердце – на дорожке лежали оплавленные часы – подарок сослуживцев Геннадию Алексеевичу при выходе на пенсию. Глядя на них, она стала медленно опускаться на землю. Алексей вовремя успел её подхватить.

– Мама, тело папы мы не нашли. Не бывает так, чтобы вообще ничего от человека не осталось. Раз нас перенесло куда-то, то и его могло куда-нибудь забросить. Будем надеяться на лучшее, – старался успокоить мать Алексей.

Александр сбегал к бане: она была пустой.

Предстоял нелёгкий разговор.

Геннадий Алексеевич очнулся, лёжа на пуховой перине. В голове была неописуемая пустота, слабость сковала всё тело. Не было сил даже открыть пошире глаза, не то что повернуть голову. Сквозь ресницы проступали очертания какой-то неизвестной комнаты. Поодаль, около окна, стояло кресло, в котором сидела незнакомая, ещё не старая женщина, и будто спала. Пить хотелось неимоверно. Геннадий Алексеевич прошептал пересохшими губами:

– Пи-и-ить…

Женщина в кресле встрепенулась, подошла к постели и сказала ласково:

– Петенька, сыночка, наконец очнулся. Пить хочешь? Сейчас клюквенного морсу налью.

Она поднесла к губам Геннадия Алексеевича большую кружку, немного приподняв второй рукой его голову, и живительная влага наполнила его рот.

Судорожно сделав несколько глотков, Геннадий Алексеевич попытался взять кружку руками, но они ему не подчинились, и он снова потерял сознание.

Следующее пробуждение произошло днём. Открыв глаза, Геннадий Алексеевич разглядел стоящего около постели пожилого мужчину, держащего его за кисть и считающего пульс по большим карманным часам. Такие часы, он вспомнил, были у его деда. Тот часто вынимал их из кармана жилетки, громко щёлкал крышкой и, посмотрев время, тут же убирал обратно. Никому из семьи брать в руки эти часы не разрешалось.

– Так, прекрасно, пульс – 55 ударов в минуту. Немного редок, но это ничего, слабость. Думаю, завтра всё будет нормально. А сейчас, Елизавета Афанасьевна, больному надо пить куриный бульон, понемногу, но часто, каждые два часа, и больше спать. Кризис прошёл. Организм молодой, быстро пойдёт на поправку, – сказал мужчина, обращаясь к той женщине, которая пыталась напоить Геннадия Алексеевича.

Геннадий Алексеевич закрыл глаза.

«Все страннее и страннее. Молодой организм? Это у меня, что ль? Пульс – 55 ударов, да я не помню, когда такой был в последнее время, 80–90 – вот моя норма. А сил вроде бы прибавилось. Уже могу двигать рукой».

– Кажется, Петенька опять уснул. Не будем ему мешать.

Геннадий Алексеевич услышал, как закрылась дверь. Он приоткрыл глаза. В комнате никого не было. Приподнял руку, поднёс её к лицу. Это была рука молодого человека, сильная, покрытая небольшими рыжеватыми волосками. Пальцы длинные, ногти ухоженные, овальной формы.

«Это не моя рука, – как-то равнодушно подумал Геннадий Алексеевич, – и почему меня эти люди называют Петенькой?»

«Это не тебя называют, а меня. Ты кто такой? Почему сидишь в моей голове и путаешь мои мысли? И это не незнакомые люди, а маменька моя, Елизавета Афанасьевна, и доктор Казимир Войцехович из Новгорода».

«Я – Геннадий Алексеевич Соколов, мне вчера исполнилось 66 лет. Ночью была гроза, и, похоже, молния ударила в беседку, где я был. Больше ничего не помню. Только яркую вспышку. А теперь я оказался здесь».

«Где – здесь? В моей голове? А как это случилось?»

«Ну, Пётр, если бы я знал, как. Вот мой старший сын, Александр, увлекается фантастикой. Он мне рассказывал, что уже много книг написано о попаданцах или засланцах с подселенцами, не помню, как правильно, которые каким-то образом оказываются заброшены в своём теле в другую эпоху, или попадают в тело другого человека, где и живут вместе с прежним владельцем, стараясь не мешать друг другу. Ты лучше расскажи мне о себе, а потом я тебе расскажу».

«Так, может, ты дьявол, проникший в моё тело и желающий унести мою душу в ад?»

«Ну, какой я дьявол. Слушай молитву: „Отче наш, иже еси на небесех…“ Убедился, что это не так? Да ещё сын у меня, младший, Алексей, священник церкви Покрова Богородицы. И крестик я носил, и в церковь, хоть и не часто, но ходил. Давай о себе рассказывай».

«Я – Пётр Иванович Бецкий, дворянин, родился в 1870 году. В этом, 1892 году, окончил Санкт-Петербургский горный институт, получил специальность „горный инженер“ и среди двадцати шести студентов, окончивших полный курс, выпустился третьим номером по успеваемости. Считаю себя учеником Карпинского, имею стремление заниматься геологией. Меня приглашали на работу на казённые заводы, но пока я отказался. У нас семейное дело: фаянсовая фабрика, которая совсем захирела после смерти папеньки. Маменька переписала мне её в собственность со всеми карьерами и шахтами. Хочу вплотную заняться её развитием. Холост. Невесты пока нет. На попечении маменьки остались три лесопилки, но, думаю, скоро и их маменька мне отдаст. У нас вдоль Мсты собственные земли с лесом, так что есть где развернуться. Вёрст двадцать вдоль реки тянутся, да до десяти вёрст вглубь от реки. А сейчас я нахожусь в нашем имении в селе Крутая Гора. Поправляюсь после сильной простуды, в холодной воде искупался. В Санкт-Петербурге, пока учился, жил в собственном доме на Петербургском острове по улице Церковной около Преображенской церкви в Колтовской слободе. Дом в приданое маменьке достался. Отец, Бецкий Иван Григорьевич, потомственный дворянин, майор в отставке, коренной новгородец, умер в прошлом году. Больше рассказывать нечего. Теперь ваша очередь».