Евгений Шалашов: Тайная дипломатия [СИ]

– Есть у меня знакомый художник, – вспомнил я своего приятеля и соратника из Крыма. – Так он рассказывал, что они с приятелем решили – если пишешь портрет, то следует писать его тем материалом, теми инструментами, которые имеют отношение к профессии человека. Скажем, парикмахера следует изображать помадой и бриллиантином, рыбака – чешуей, доктора – касторкой и йодом, солдата – дегтем, кондитера – кремом.

– Боюсь даже предположить, чем станут писать портрет золотаря, – флегматично заметила Наталья, а потом начала переводить.

Мсье Анри расхохотался, весело произнес какую-то фразу, из которой я понял лишь «мерде», потом разразился тирадой, из которой я тоже понял лишь пару слов, одно из которых было имя.

– Володя, мсье Анри говорит, что он знаком с твоим другом, – перевела Наталья, отчего-то помрачнев.

– Так я уже догадался, что знаком, – вздохнул я, сообразив, что это за «мсье Анри». – Наташа, у тебя нет листа бумаги?

– Только паспорт, но пограничники не поймут.

Сидеть рядом с любимым художником да не взять у него автограф? Лучше бы картину купить, но на нее денег не хватит. Картины Пикассо идут по две тысячи франков за штуку, рисунки дешевле, а сколько стоит Матисс? Ладно, пусть хотя бы на салфетке распишется.

Мсье Анри правильно истолковал мое затруднение. Вытащив из внутреннего кармана рыжего (цвета кэмел) пиджака карандаш и пачку открыток, оставил на одной из них автограф Henri Matisse и вручил мне. А открытка-то не простая, авторская. Эх, ее бы домой, показать жене!

Нам наконец-таки принесли заказ. Художник, вытащив из кармана часы, спохватился и, поцеловав Наташину ручку (если я и ревновал, то самую малость), пожав мою руку, ушел.

Некоторое время мы сидели молча, словно французы, у которых не принято говорить за едой. Покончив с ризотто и отхлебнув из бокала, Наталья огляделась по сторонам и тихонько сказала:

– Володя, тебя точно скоро убьют.

– С чего у тебя такие мысли? – удивился я.

– Ты не забыл, что я сотрудник Коминтерна? Наши товарищи из Германии недовольны, что сорвалась мировая революция. Они-то готовились, уже и отряды создали. Все «спартаковцы», кто жив остался, оружием обзавелись.

– А я здесь причем?

– Так все при том же… Бухарин… Еще я не удивлюсь, если узнаю, что и к аресту Тухачевского ты руку приложил. Войны с Польшей нет, стало быть, мировой революции тоже. Переговоры с белыми – это твоих рук дело? Можешь не отвечать, но, если речь шла о Максимилиане Волошине, а ведь именно о нем и шла речь, так он в Крыму. А если ты знаком с Максом, то ты был в Крыму. А что мог делать сотрудник ВЧК в последнем оплоте белых?

– Наташа, если я чего и сделал, то не своей волей, а токмо волей пославших меня партии и правительства. Так что все вопросы к ним.

– Ага, к ним. К ним-то никто вопросы задавать не станет, а вот к исполнителям… Знаешь, дорогой товарищ Кусто, лучше я тебя сама убью, так надежнее.

Я подозвал официанта, кивнул на опустевшую чашку – мол, повторите, перевел взгляд на Наталью:

– Успею еще чашечку выпить?

– В каком смысле? – не поняла моя невеста.

– Я к тому, ты меня прямо сейчас убьешь или позволишь кофе допить? И учти – если убьешь, я на тебе жениться не смогу.

Вместо ответа Наташа придвинулась ко мне, намереваясь поцеловать в щечку, но я успел подставить губы.

– Смотрят же, люди кругом… – зашипела Наталья.

Можно подумать, что окружающим есть дело до того, кто кого чмокает. Здесь Париж, а не Череповец и не Москва даже. Вот если бы мы прямо за столиком собрались заняться чем-то иным, то здесь бы и парижане не выдержали… Глядишь, советы бы стали давать.

– Любопытно, откуда у члена партии большевиков буржуазные предрассудки? – хмыкнул я.

– Ох, Володя, – помотала головой графская дочь. – Как говаривала моя нянюшка: бить тебя некому, а мне – некогда.

– Понял, успею, – кротко кивнул я, принимаясь за вторую чашку. Или это уже третья? Плевать, кофе здесь очень хорош.

– Убедил, я тебя пока убивать не стану, – вздохнула Наталья. – Я тебя потом убью, но не из-за политических соображений. Скажи-ка лучше, как там твоя подчиненная поживает, с бронепоезда? Как там ее? Таня?

При воспоминании о Танюшке в левой части груди, там, где должно быть сердце, что-то сдавило, да так, что пришлось поставить на стол чашку.

– Володя, что случилось? – затормошила меня Наталья Андреевна. – На тебе же лица нет.

Отогнал от горла противный комок, допив кофе, чтобы загнать этот ком поглубже, сказал: