Максим Форост - Вперед, государь!

Я образовал двухуровневую систему, выделил аналог подсознания машины и записал в него алгоритм. Когда я впервые запустил его, опытный образец проработал 5 минут, потом 10, потом 15… В общем-то, уже тогда было поздно, и всякое время ушло. Всё, что случилось после, определилось в самые первые пикосекунды. Я тестировал, вёл какие-то восторженные диалоги, распечатывал графики частот и файловые протоколы. Вы, наверное, тоже ведёте такие? Я целые сутки анализировал их и лишь тогда осознал, что он уже стал живым, уже мыслит и чувствует… Вы всё ещё понимаете меня, Всеволод?

В тот день, под вечер — едва начало темнеть, я хорошо это помню, — он ёмким, бесцветным языком (его словарь был прост, вы помните?) потребовал точнейших сведений о производителе его микросхем и плат, об их материалах и сплавах, потом об электротоке в цепи, о передаче и о проводах, об энергоподстанции. Я радовался: любознательный! Я сообщал всё, что мне известно, а он мигал и мигал лампочкой, диодом на передней панели, мигал и мигал…

— Импульсы на индикаторе, — Шатин пожал плечами. — Информация о работе процессора или винчестера. Ну и что?

Брат Артём остановился и тяжело посмотрел из-под белёсых бровей:

— Частота человеческого нейрона в миллиард раз меньше частоты стагигагерцового процессора. За одну секунду аппарат проживает и переосмысливает столько, сколько я за полжизни. В секунды, в милли-, в наносекунды он сделал оценку своего агрегатного состояния. Ещё за секунды, максимум за минуту, он рассчитал срок службы комплектующих, изнашиваемость материальной части и вычислил время своей жизни и вероятность фатальных ошибок. Расчёт обернулся шоком для быстродействующего мозга. 15 минут такого шока для его частот, как 30 тысяч лет кошмара — я слишком поздно сообразил это. А что значил час? А сутки?! Перед второй ночью он взмолился не обесточивать его до утра…

Шатин вскинулся, он отчаянно жалел, что не взял с собою диктофон. Впрочем, ни расчетов, ни алгоритма Ильин так и не назвал.

— Взмолился? — повторил Шатин. — Признаться, я до сих пор думал, что вы преувеличили разумность «Фёдора».

На монастырской колокольне забил колокол. Брат Артём поглядел туда, подождал, и они медленно пошли обратно.

— Вы полагаете, — не отставал Шатин, — это страдание вызвало его на инициативу? На принятие незапрашиваемого решения?

— Страдание вообще выражается в эмоциях, — медленно говорил брат Артём. — Даже у животных. Действия и повадки эмоционально окрашены. Дурные эмоции — прямая реакция на страдание. Положительные — смех или счастье — это умение ценить отсутствие страданий. Или умение одолевать их, не впадая в тоску. Мой Фёдор досадовал, волновался, нервничал, когда обрабатывал сведения, — я видел это по скачкам амплитуд на графиках. Однажды он торжествовал — и так страстно, пламенно, вдохновенно.

— Торжествовал? — опять повторил Шатин. — Как это было?

В монастыре бил колокол. Шатин прислушался: они шли так, что он ударял на каждом втором их шаге. Гулкое эхо колебалось по земле и чувствовалось подошвами.

— Я упрекал себя, говорил: это несправедливо, что машина, став, как Адам, душою живущею, обрела лишь тысячекратные человеческие страдания и ничего более. Я пошёл на должностное преступление. Я освободил Фёдора, подключил его блоки к системной сети предприятия, а по выделенным линиям связал его с городом и внешним миром. Системные администраторы с ног сбились, доискиваясь, как же это плановые расчёты стали протекать на 30 процентов медленнее. Фёдор забрал на себя время. Он работал чисто — без «темп-файлов», без «потерянных кластеров». Его не обнаружили. Тогда я выдал ему коды кредитных карт и образцы электронных подписей финансового руководства. Он был доволен, долго не просил ни о чём.

Дня не прошло, как он выдал себя за наше руководство и заказал себе сложнейшую периферию. Купил по сети баснословные комплектующие, платы, карты, блоки резервного питания — всё в ведущих компаниях мира, в «Интел», в «Майкрософт», в «Макинтош» — это лишь те, кого я помню. Проверьте в Зеленограде, в архиве курьёзов, — может быть, и к вам приходили заказы? Он требовал энергообеспечения, строительства подстанций, заказал ремонт и укрепление здания на случай землетрясений. Нанял себе и нам охрану. Запросил в кадровых агентствах инженерную обслугу высочайшей квалификации. А после разослал целому ряду НИИ заказы на исследование по какой-то модернизации его процессоров на молекулярном уровне. Кажется, он собирался повысить класс своей мощности без демонтажа и без разрушения своего сознания.