Анатолий Дроздов - Зауряд-врач [СИ]

Дорогой Валериан!

Я в Минске. Приехала с санитарным поездом за очередной партией раненых. Встретилась с Брусиловым – он прибыл выказать свое почтение наследнице. В разговоре сказал, что отбывает на фронт. Я спросила: увидит ли тебя? Ответил, что непременно побывает в дивизии, где ты служишь. Я не утерпела и попросила передать тебе письмо. Не ругай меня. Алексей Алексеевич – военный человек, тайну хранить умеет. Я не сказала, о чем буду писать, но он, наверное, догадается. Пусть! Не хочу больше скрываться.

Я скучаю по тебе! В Москве держусь, но тут приехала в Минск… Даже попросила отвезти меня к дому, где ты лечил меня. В квартиру, правда, не заходила – там сейчас другие жильцы, сидела в автомобиле и вспоминала. Твое лицо, руки и губы… Они у тебя такие нежные. Даже всплакнула. Ты беспокойся, никто, кроме Лены, не видел. Она меня утешала.

Четвертый месяц пошел, как мы расстались. Если точно – 94 дня. Я их считаю. Никогда не думала, что буду этим заниматься. Мне так плохо без тебя! В своих письмах ты постоянно интересуешься моим здоровьем. С ним у меня все хорошо, а вот без тебя – мучение.

Почему тебя отправили на фронт? Ты об этом не пишешь. Я говорила с матерью, она сказала, что ты сам попросился. Дескать, пожелал лично воплотить в жизнь предложенную методу. Чувствую, что она чего-то не договаривает. Я знаю, что у вас был разговор после той статьи в «Московском листке», мне о нем сообщили. После него начальника Главного санитарного управления отправили в отставку, а ты поехал на фронт. Догадываюсь, что ваш разговор выдался непростым. Чувствую, что мать к тебе не расположена. Но ты не обращай на это внимания. Если захочу, чтобы ты был мой, никто этому не помешает. Так и сказала маме.

Береги себя, любимый! Ты пишешь, что находишься вдали от передового края, и беспокоиться нет нужды. Но на этой проклятой войне врачи тоже гибнут. Не хочу, чтобы ты стал одним из них. Я этого не переживу.

Помнишь, я просила тебя не приезжать в Москву? Какая же я глупая! Конечно же, приезжай! Исхлопочи отпуск, мне сказали, что это возможно, и навести свою глупую девочку. Я буду ждать. Очень-очень.

Целую тебя крепко-крепко.

Я снял шинель, взял с полки несколько листков бумаги и достал из кармана самописку. Так здесь называют авторучку. Подарок Брусилова. Здесь пишут ручками со стальным пером, которое макают в чернильницу. Ужас! У моей самописки золотое перо, которое легко скользит по бумаге.

Милая Оленька!

Алексей Алексеевич передал мне твое письмо. Я прочел его и решил немедленно ответить.

Со мной все хорошо. Я здоров, бодр, меня окружают милые и добрые люди. Нам удалось отладить систему лечения раненых, она работает хорошо. Безвозвратные потери дивизии заметно снизились. Доля возвращенных в строй раненых составила 50 процентов, и это те, кого мы поставили на ноги здесь в медсанбате. Еще часть непременно вылечат в тылу. Мы довольны.

Я тоже скучаю по тебе, но приехать в ближайшее время не смогу – отпуск не дадут. Почему, написать не могу, это тайна. Скоро узнаешь сама. Не грусти. Все разлуки рано или поздно заканчиваются. Не хочу загадывать, но, скорее всего, мне удастся испросить отпуск весной. Тогда и увидимся.

Целую.

Я сложил листок, засунул его в конверт и заклеил его. Написал адрес и задумался. Почту везут на станцию вместе с ранеными. Их нет уже несколько дней – немцы затихарились и не стреляют. Письмо будет валяться у каптенармуса, ожидая оказии. Может, и неделя пройти, а Ольга переживает. Интересно, Брусилов уже уехал?

Я сунул письмо в карман, накинул шинель и вышел из землянки. Метель стихла, из-за облаков выглянуло солнце. В его лучах снег искрился и переливался. Шагая по тропинке между землянок, я вышел к дороге и посмотрел на запад. С лесистого холма, где располагался медсанбат, были хорошо видны блиндажи штаба дивизии. Из торчавших из сугробов труб струились к небу дымки. Я разглядел аэросани, Брусилов еще здесь. Вот и хорошо. Думаю, с моей стороны не будет большой наглостью попросить его отвезти письмо в Минск. Поезда в Москву ходят регулярно, и уже завтра Ольга получит мое послание.

Я зашагал к штабу. Под подошвами задорно скрипел снег. На середине пути я расслышал стрекотание мотора. Оно доносилось сверху. Задрав голову, я разглядел в небе черную стрекозу. Она кружилась над расположением штаба. Немцы разведчика выслали. Наверное, расслышали рев мотора аэросаней. Пусть летает! Много не разглядит.