Алекс Кейн - Дотянуться до престола [≈ Младенца на трон!] [litres]

Между тем тот, нахмурившись, кинул взгляд на Пьера и грозно сказал мамке:

– Я, Агафья, почто тебя сюда поставил? Дабы ты крик на весь двор разводила?

Та сжалась, словно уменьшившись в размерах, и принялась оправдываться:

– Помилуй, батюшка Федор Иваныч, да нешто я…

– Хватит причитать! Сказывай, что тут у вас учинилось!

– Мальцу она не глянулась, – ответил за нее «стрелец». – Требует, чтоб ушла.

– Требует?! – Глаза боярина полезли на лоб. – Это как же?

Пьер решил, что настала его очередь вступить в разговор. Он подбежал вплотную к Агафье и, упершись обеими руками в ее бедро, стал выталкивать.

– Уди! Уди!

– Ну ты погляди, а, – всплеснула она руками, а толпа у двери умиленно заахала.

– А ну, цыц там! – прикрикнул Шереметев и снова накинулся на мамку: – С чего это он серчает?

– Ведать не ведаю, батюшка. Я ставень-то сняла с оконца да отошла по надобности. Вертаюсь – а он тут в ларях твоих шмыгает, вот я и спросила.

– Уди-и! – завопил вдруг Пьер, гневным жестом указав на дверь. – Уди!

– Вот что, братец, – наклонился к нему Федор Иванович, – утихомирься-ка. Агафья – баба душевная и тебе за няньку будет. Так что свои коленца выкидывать прекращай, а то ведь я и высечь могу!

– Эй-эй, боярин, полегше, – нахмурился «стрелец».

– А ты, Васька, замолчь, – огрызнулся Шереметев. – Коли князь Пожарский силком мне тебя приставил, так не в свое дело не сувайся.

«Что ж, придется дать спектакль, иначе от нее не избавиться», – мысленно улыбнулся Пьер и, придав лицу самое злобное выражение, на какое только был способен, топнул ногой.

– Не хотю! Уди! Уди-и! – крикнул он и заверещал на одной ноте противным, писклявым голосом.

Лицо Федора Ивановича налилось кровью. С минуту он молча смотрел на Пьера, а потом заорал:

– Да нет у меня никого, окромя нее!

– А-а-а!

– Замолчь немедля!

– А-а-а!

– Могет, мою Варвару к нему посадить? – спросил кто-то из толпы.

– Не-е! А-а-а!

Шереметев схватился за голову.

– Царица Небесная, дай мне сил! Что тебе надобно, чадо? Нешто один в горнице хочешь жить?

Пьер мгновенно замолчал и улыбнулся. Стоявшие у двери челядинцы зашушукались:

– Почто ему нянька, такому-то умненькому.

– Коли так положено, возражать не должон.

– Да как ты без мамки-то будешь? – начал было Шереметев, но Пьер демонстративно набрал воздуха в легкие, и боярин обреченно махнул рукой: – Господь с тобой, оставайся. Васька, слышь, ты заходи к нему почаще, чтоб чего не вышло.

Пьер улыбнулся еще шире и дернул Федора Ивановича за длинный рукав:

– Ам-ам!

– Ох ты, господи, он же не жрамши, – всполошился Шереметев. – Сейчас принесут.

Несколько человек тут же сорвались с места, но Пьер решительно заявил:

– Сам! – и потопал к двери.

Люди, улыбаясь, расступились, он вышел из комнаты и вопросительно оглянулся. Мужичок лет сорока, стоявший ближе других, кивнул и протянул руку:

– Туда. Ступай со мной.

Пьер сунул кулачок в его теплую ладонь и решительно зашагал за мужиком.

Василий Григорьевич Телепнев, думный дьяк Посольского приказа, ехал в обитых дорогим сукном санях через Кулишки, что на востоке Белого города, и, кутаясь в подбитую мехом ферязь, лениво смотрел по сторонам.

Тусклое зимнее солнце размытым кругом виднелось из-за низких туч, скупо освещая сугробы и заметенные снегом крыши. Вокруг стоял адский шум: стук молотков, визг пил, крики, ругань. Москва, лишь недавно освобожденная от поляков, строилась заново. Горожане буравили промерзлую землю, пилили, кололи, и их жилища потихоньку росли. Тут и там виднелись новенькие срубы, кое-где еще без крыш, но уже чувствовалось, что вскоре сожженная столица восстанет из пепла.

Через Покровские ворота сани въехали в Китай-город, где жили церковники, дворяне, купцы. Здесь разрушений было меньше, лишь кое-где виднелись припорошенные снегом пробоины в досках мостовых – следы от пушечных ядер осаждавшего Москву ополчения. Заметенные деревянные терема с резными наличниками посреди обширных дворов, церквушки с блестящими маковками на каждом углу, лавки и кабаки – все теперь было обыденным и мирным. Словно и не пожирали Русь голод и разруха, последствия войн и бесцарствия.

«Ничего, – размышлял Василий Григорьевич, – даст бог, выберем самодержца на Земском соборе да заживем по-прежнему, тихо и благочестиво».

По улицам сновал народ: степенно шествовали монахи в торчащих из-под шуб рясах, на перекрестках дежурили стрельцы и казаки, бегали ободранные мальчишки, неспешно прохаживались торговцы с висящими на груди лотками, в которых лежали прикрытые тряпкой пироги. Перед каждой церквушкой с дюжину нищих и юродивых вопили, требуя милостыни и демонстрируя всем желающим заскорузлые раны. Василий Григорьевич, брезгливо поджав губы, отворачивался от них и прятал бороду в меховой воротник.