Павел Дмитриев - Скрепы нового мира [СИ]

Чуда не случилось, инфляцию в новой версии мира большевикам удержать не удалось. Годом бы раньше… тогда, осенью двадцать девятого, имелись все шансы восстановить доверие к ассигнациям: залить рынок серебром по твердому курсу, пустить по миру спекулянтов цветметом. Вовремя не успели, а запоздавшие полумеры больше походили на тушение пожара керосином. К рождеству осознавший всю глубину падения наркомфин призвал зайти с козырей, то есть провести интервенцию золотом, но был резко осажен с высот Политбюро. Подорванная безудержным импортом станков кубышка госрезервов показала дно.

Сегодня за один серебряный целковый дают порядка пяти сотен бумажных, к лету, судя по взятому темпу, дойдет тысяч до десяти. Граждане принимают происходящее со стоическим спокойствием: "пережили романовки, керенки, пятаковки, совзнаки трех мастей, [12] Хождение совзнаков продолжалось пять лет, с 1919 по 1924 годы. Если не учитывать две деноминации, то совзначный рубль обесценился за это время в 50 миллиардов раз. переживем и червонцы". Главное что снова, совсем как пять лет назад, работают биржи, публикуется официальный курс к золоту и серебру. "Все, как было, только хуже" – написал в двадцать пятом году Василий Шульгин. Сегодня, из тридцать первого, впору рекурсировать его слова на зарождающийся НЭП версии 2.0.

…За размышлением о природе денег я не забывал про растопку нашей чудо-печки. [13] За основу конструкции взят котел "Бубафоня". Как ни странно, но устройства подобного типа появились только в конце XX века. В двадцать первом веке такие агрегаты называют буржуйками длительного горения и втихую, сторожась рейдов пожарнадзора, продают на оптовках. В Москве 30-х годов ничего похожего мне найти не удалось, хотя сама по себе конструкция необычайно примитивна. Последнее легко понять по цене: заводской слесарь справился с халтурой за три бутылки казенки, материалы с доставкой обошлись в червонец серебром.

Основа – толстобрюхий ацетиленовый баллон со срезанной верхушкой, чуть меньше метра в высоту, в диаметре сантиметров сорок. Внутри – главный и единственный секрет, подвижный поршень. Он делит топку на две части; внизу под ним горят дрова, над ним – догорают пиролизные газы. Воздух поступает сверху через трубу, которая заодно служит штоком для поршня. По мере выгорания топлива, очаг горения неторопливо ползет вниз. Одной загрузки с запасом хватает на целый день. КПД – заметно выше среднебуржуечного. Золы практически нет, вытряхивать остатки приходится не чаще, чем раз в две недели. Но самое важное достоинство в условиях пораженного кризисом индустриального города – вместо дров можно использовать любой горючий мусор. Как правило – условно бесплатный, то есть честно скоммунизженный с родного завода.

Минус один – процесс запуска выходит уж больно мешкотный. Нельзя просто так взять и свалить в топку старые, пропитанные маслом трансформаторные обмотки, отходы тарного цеха и кипу непроданных газет. Приходится чередовать слои, по возможности перемешивая их друг с другом. Ведь печь в спальне вообще штука опасная, а кустарная, да еще длительного горения – опасна втройне. Попадется в небрежной укладке насквозь пропитанная водой чурка, остановит поршень, как результат – обратная тяга и полная комната дыма. Это в лучшем случае, в худшем – можно серьезно, а то и до смерти, угореть.

Огонь ровно загудел в трубе минут через двадцать.

— Ну вот, теперь можно и… — бодро начал я, но обернувшись, враз осекся.

Александра спала, свернувшись клубочком под пуховым одеялом. Тазик с ледяной водой оставлен на видном месте, рядом расплывшееся в брусок шоколадного цвета мыло. Бессловесный намек на нелегкий выбор – моржевать прямо сейчас, или подождать часик, пока прогреется комната.

Выбрал первое. Надо успеть получше выспаться, и непременно, на зависть соседям, доделать с утра то, что мы не успели сегодня. Следующую пару дней будет не до любви – завтра вечером, сразу после работы, мы едем в Ленинград за спрятанным пять лет назад паспортом XXI века. Не потому, что он нам позарез понадобился – просто я боюсь, что фантастический документ случайно найдет кто-то другой.

Привокзальная рюмочная уравнивает граждан не хуже бани. В едком махорочном дыме мерно колеблются крепкие кепки рабочих. Испуганные интеллигентские шляпы жмутся к задорным каракулевым пирожкам мелкоранговых совбуров. В бурую массу сливаются сочащиеся клочьями ваты телогрейки, вытертый дореволюционный рубчик, новый английский драп. Все как один запивают собственный пайковый хлеб торопливым белесым самогоном. Отдельно тут подают только жидкий чай и отвратительные, изготовленные из соевых бобов с сахарином сладости; каждый недовешенный фунт этого добра стоит дневного заработка.