Игорь Валериев: Личник [litres]

Цесаревич спустился с крыльца и обратился ко мне.

– Тимофей Васильевич, к присяге всё готово?

«Вот это я попал, – пронеслось у меня в голове. – Заболтался со станичниками на радостях и счёт времени потерял».

Я уже хотел дать ответ «нет», но начиная поворачивать голову, чтобы отрицательно ею покачать, краем глаза увидел накрытый стол. Довернув голову дальше, обнаружил двушереножный строй казачат в новеньких погонах, на которых в лучах солнца поблескивали вензеля.

– Так точно, ваше императорское высочество, – переведя дух, ответил я, повернувшись лицом к Николаю.

– Что же, не будем терять время. Приступим.

Присяга моих бывших учеников, а теперь подчинённых прошла в торжественной обстановке. Я, не пользуясь текстом, наизусть произносил её слова, которые повторяли за мной казачата. Протоиерей Ташлыков с отеческой улыбкой взирал на нас. А на площади перед церковью стояла звенящая тишина, в которой был слышен только хор наших голосов. Текст присяги произнесен. Батюшка Александр благословил новоиспеченных казаков лейб-гвардейцев. И площадь взорвалась радостными криками, под которые цесаревич прошёлся мимо перестроившихся в одношереножный строй казаков, пожимая каждому руку.

После этого Николай с ближайшей свитой направились в трактир к Савину, где был накрыт торжественный обед, а я с Ромкой, дождавшись, когда казачат поздравят все желающие, направился сначала на кладбище. Надо было отдать поклон могилам родителей, деда Афанасия. Потом чуть ли не бегом на пароход, чтобы забрать подарки для Селевёрстовых. А заодно поздороваться со своим Беркутом, которого Ромка вместе с другими лошадьми казачат уже загнал на баржу. Пётр Никодимович с женой после окончания присяги быстро ушли. Видимо, готовили встречу. Один же час, свободный от службы, с разрешения цесаревича, у меня был. Но надо было поторапливаться. Час – он не резиновый.

Войдя впереди Ромки из сеней в дом, я увидел дядьку Петро в парадном мундире и нарядно одетую тётку Ольгу. В каком-то напряжении они смотрели на меня.

– Дядька Петро, тётка Ольга, вы что застыли как не родные! – с этими словами я обнял и расцеловал Селевёрстова, а потом его жену.

– Господи боже ты мой, Тимофей, каким ты гарным казаком стал, – тётка Ольга вытерла кончиком платка слёзы из глаз. – Хорунжий, офицерский Егорий и две медали за храбрость. Жалко-то как, что Катерина да Василий тебя не могут увидеть. А уж как бы дядька Афанасий был рад!

– Оставь свои причитания, – вступил в разговор Пётр Никодимович. – Проходите, Тимофей Васильевич, в горницу, к столу.

– Дядька Петро, да какой Тимофей Васильевич, – проговорил я, положив на полку вешалки папаху и снимая портупею с шашкой. – Для вас я как был Тимохой, ну ладно, Тимофеем, вырос всё-таки. Так им и остаюсь.

– Извините, Тимофей Васильевич, я как любил тебя как сына, так и люблю, – Селевёрстов в волнении провел рукой по усам. – Но теперь буду обращаться к тебе только так. Из-за большого уважения. И не спорь со мной, Тимофей Васильевич.

– Дядько Петро, ну ладно на людях, дома-то зачем? – я повесил шашку и повернулся к Селевёрстову.

– Проходи, не спорь с ним, Тимофей. Чай не забыл его упрямство. А сейчас, чем старше становится, тем упрямее, – тётка Олька подошла ко мне и погладила мой погон. – Никак не могу поверить, что это ты, Тимофей. Надо же, офицер. Ты хоть и написал в письме, что закончил училище и стал хорунжим, но как-то в это не верилось. Год только прошёл. А потом от тебя вестей почитай полгода как не было.

Под эти слова я, придерживаемый за руку тёткой Ольгой, двинулся к горнице. За моей спиной в комнату вошёл Ромка, затащив за собой большой баул с подарками.

– А это что такое, Тимофей Васильевич? – поинтересовался Селевёрстов, указывая на здоровенную сумку.

– Там подарки, – сказал я, входя в горницу, где вокруг обильно накрытого стола собралось всё семейство Селевёрстовых, за исключением Анфисы и её мужа Семёна Савина.

Возникла некая пауза. Степан и Никифор стояли и смотрели на меня, приняв подобие строевой стойки смирно, а их жёны, теребя в руках платочки, как-то настороженно и выжидающе вглядывались в меня. Дети тоже зыркали с любопытством. Я же смотрел на них и не знал, как себя вести. Два года назад, перед отъездом в училище, старшего сына Степана я называл дядькой. Тот был старше меня на тринадцать лет. А теперь я для него его благородие.

– Дорогие мои названые родственники, прежде чем сесть за стол, позвольте вручить всем подарки, – я приобнял тётку Ольгу. – Ромка, где ты там! Неси баул сюда.