Анатолий Дроздов: Штуцер и тесак [СИ]

По случаю прибытия командующего армии устроили смотр. Нашу роту сунули подальше, дабы не раздражала светлейший взгляд партизанским видом. Вперед поставили гвардию, еще не воевавшую в этой кампании. У них и мундиры не обтрепались, и амуниция в порядке. Так что Кутузова я не видел. Мелькнула в просвете между воинских колонн грузная фигура в фуражке верхом на белой лошадке и скрылась, заслоненная мундирами свиты. Солдаты кричали «Ура!», искренне радуясь новому командующему. Не любят в армии Барклая, хотя именно он уберег ее от поражения, а Россию – от унизительного мира. Такова судьба многих великих людей. Борис Годунов спасал русских людей от голода в период невиданного природного катаклизма, много сделал для России, а его объявили цареубийцей и выставили последним негодяем. Николай II просрал страну, довел ее до революции и гражданской войны, но прославлен святым. Вот такие расклады.

Настроение ни к черту. Сегодня умерли двое раненых, из числа тех, что вывезли из Смоленска. Как ни старался – не спас. Сепсис. Лечить его здесь нечем. Другие отнеслись к этим смертям спокойно. Раненые умирают не только у нас, и куда чаще. На дневках роют могилы, и полковой батюшка отпевает новопреставленных рабов божьих. Тела сносят в яму, укрывают шинелями и забрасывают землей. Спешно сделанный крест – один на всех, и никаких салютов. Такое только в кино. А вот мне горько – не привык еще, хотя, вроде, должен.

Вечером мы с Семеном сели у костра, позвали Зыкова. Штабс-капитан прибился к роте и не хочет уходить. Ему тут нравится. Начальства мало, да и то, которое есть, не шпыняет – не водится такого за Семеном. Кормят опять-таки хорошо. Синицын – золотой человек, службу знает. Положенное довольствие из интендантов выбьет до последней крупинки, а что сверх того – прихватит у маркитантов или в деревню какую заскочит. За все платит. У егерей каждый день мясо в котелках, каши и хлеба – от пуза. Огурцы, капуста, горох… Водки наливают, не скупясь, и не три раза в неделю, как положено, а каждый день. Офицеров фельдфебель балует курочкой и ветчиной. Зыков это просек, его артиллеристы – тоже. Штабс-капитан просил Семена замолвить за них словечко перед начальством, дабы оставили в роте. Спешнев и рад бы, да начальству не до нас. Это как кровь проливать, так нужны, а в другое время – идите лесом! Не зовут, не шлют приказов – забыли. Ну, и хрен с ними!

– Помянем рабов божьих Силантия и Устина! – предложил я, поднимая стакан от манерки с водкой. – Вечная память воинам, отдавшим жизнь за Отечество!

Семен с Зыковым молча выпили. Привыкли к моим закидонам. Не принято здесь офицерам поминать погибших солдат, в разных измерениях живут. Одни – серая скотинка, другие – небожители. Но мне можно. А кому не нравится, пусть идет на хрен.

Закусили, поели. Кликнутый мной Пахом принес гитару. Семен с Зыковым смотрят с любопытством – давно не пел, настроения не было. Но сегодня возникло.

Я эту песню и дома любил. Бывает, накатит тоска, хлопнешь рюмашку – и затянешь. Мужики – они тоже не каменные…

Слова, конечно, пришлось переделать. Нет здесь танков и башенных орудий, но остальное – такое же. Война, она и двести лет назад, война…

– Браво! – внезапно раздалось в стороне, и в свет костра вступили три фигуры. От неожиданности я едва не выронил гитару. Охренеть – не встать! Три генерала: Неверовский, Паскевич и Иловайский почтили нас своим присутствием. Это с чего?

Первым опомнился Семен. Вскочил, оправляя мундир.

– Ваши высокопревосходительства!..

Следом встал Зыков, последним поднялся я.

– Вольно, господа! – сказал Неверовский и улыбнулся. – Я как знал, что вновь услышу Руцкого. Новую песню сочинили, Платон Сергеевич?

– Так точно, ваше превосходительство! – доложил я.

– Печальная, – оценил генерал, – но и героическая одновременно.

Он поискал взглядом, куда присесть. Подскочивший Пахом – молодец, фурлейт! – накрыл попоной бревно у костра. Генералы, не спеша, расселись, примостив рядом шпаги.