Александр Харников - Турецкий марш [litres]

Хулиович лично попросил капитана Ильина о том, чтобы тот обучил меня военному делу в весьма сжатые сроки. Тот послал меня на «курс молодого бойца», который проводился на остановках во время перехода по Березинскому водному пути. Справедливости ради хочу заметить, что другие «курсанты» проходили обучение уже несколько недель, и я, даром что офицер, показал себя столь провально, что после того, как мы прибыли в Одессу, Ильин вызвал меня к себе и с сарказмом произнес:

– Штабс-капитан, вас мне порекомендовал полковник Сан-Хуан. Сказал, что вы, по его словам, бриллиант, еще не подвергнувшийся огранке – я тогда еще подумал, ну и сравнение – и что достаточно вам преподать пару-тройку уроков, как вы станете действительно неплохим снайпером. Но, увы, то, что я видел своими глазами, и то, что мне докладывали мои люди, наводит меня на один только вопрос, в точности соответствующий первым четырем буквам отчества вельми уважаемого мною полковника, одарившего меня столь медвежьей услугой.

– И что вы этим хотите сказать? – уныло пробормотал я.

– Награды ваши вы заслужили и стрелять вроде умеете. Но я не собираюсь рисковать жизнями своих людей – как тех, кто из будущего, так и тех, кто из этого времени – и давать вам боевые задания. Одна просьба – не путайтесь под ногами. Вы же журналист? Вот и занимайтесь своими прямыми обязанностями – пишите, в этом я вам мешать не буду. Но не более того. А после окончания войны я, так и быть, отправлю вас на прохождение полного «курса молодого бойца» – физические данные у вас все-таки наличествуют и, может быть, когда-нибудь что-нибудь из вас получится. Но не через неделю и даже не через месяц.

– Но…

– Я вас больше не задерживаю.

По его каменной физиономии я догадался, что Ильин не поменяет своего мнения обо мне. Так что я усиленно занялся журналистской деятельностью: писал статьи во все три наши СМИ, плюс в новое издание «Дунайские вести», интервьюировал то одних, то других (не раз нарываясь на «голубчик, а шли бы вы подобру-поздорову» – куда именно, я не могу указать по цензурным соображениям), изредка фотографировал, подолгу заряжая мобильник солнечной зарядкой после каждой «фотосессии».

Но приехал я сюда не для этого – как пел Высоцкий: «а в подвалах и полуподвалах ребятишкам хотелось под танки». Я ведь уже вошел во вкус, и мне снилось каждую ночь не только, как я целую свою Мейбел (и, если честно, не только целую), но и то, как я лежу в кустах и выцеливаю очередного англичанина. Поэтому я и начал себя считать форменным бездельником.

А пока мы двигались по бескрайним степям Дунайских княжеств. После переправы у Галаца армия повернула на юг и, громя разрозненные турецкие отряды, двинулась паровым катком на некотором отдалении от побережья. Турки и их «союзники» с «цивилизованного Запада» засели в крепостях: в Кёстендже, Силистрии и Рущуке – и ждали штурма. Слышал краем уха, что в первых двух что-то «бахнуло», но подробности произошедшего мне неизвестны. А наш батальон, равно как и другие войска, двигавшиеся вместе с нами, не оправдывая ожиданий противника, следовали к известной лишь нашему командованию цели. Дождей еще не было, и пыль стояла столбом. Я напевал чуть слышно (если б я это делал громче, меня бы, наверное, давно уже побили любители бельканто):

Последнее, увы, касалось и меня: молодой лейтенант Александр Елизарович Степанов, с которым я успел сдружиться по дороге из Одессы, попал вчера под налет башибузуков – так у турок именовались иррегулярные части, состоящие в основном из черкесов и совершавшие дерзкие нападения на наши отряды. Саша смог развернуть свой взвод в боевой порядок и отогнал башибузуков, но сам был смертельно ранен, и я еле-еле успел к нему перед тем, как он умер. Саша попытался что-то пробормотать, из последних сил показал пальцем на медальон на шее и вдруг затих навсегда; подбежавшему доктору ничего не оставалось, как констатировать смерть.

В медальоне оказался миниатюрный портрет красивой девушки и сложенная несколько раз бумажка с двумя адресами: Елизара Аристарховича и Марии Ивановны Степановых, и Марфы Ивановны Вельяминовой. Меня словно ударило током: последнюю фамилию я помнил из своего генеалогического древа – она тоже была моим далеким предком… Я пообещал себе, что когда я вернусь, то отвезу ей этот портрет лично и расскажу ей про подвиг Александра и про его кончину. И что с того, что лежал он не в бурьяне, а на койке в походном лазарете моего друга Саши Николаева? «Разве от этого легче»?