Марчин Вольский - Реконкиста

– А если мне помогли ангелы? – с трудом произнес я, целя слова сквозь разбитые губы.

– Не богохульствуй, ангелы не могут способствовать еретикам и колдунам, – разбранил меня инквизитор, а голос его, еще мгновение назад ласковый, прозвучал как скрежет гвоздя по стеклу.

– Из меня такой же волшебник, как из преподобного брата – мушкетер! – ответил я и, пряча голову в плечах, ожидал очередного удара. Я ни на что уже не рассчитывал, мечтая только об одном: чтобы все побыстрее закончилось.

Монах не обратил внимания на укол. Подергивая седую бороду, он повторил стандартную формулу:

– Говори правду, ничего кроме правды!

К сожалению, как раз этого одного я сделать и не мог. Ну вот как я мог им сказать, что их нет – что весь этот мир семнадцатого столетия со стовратной Розеттиной и с Его Эрцгерцогским Высочеством, и даже со мной, Альфредо Деросси, прозванным Иль Кане, является всего лишь плодом воображения Альдо Гурбиани, литератора-любителя, обращенного грешника, бывшего миллионера, недавнего мерзавца, который, ко всему, вероятнее всего, уже и не жил. Вот как бы отреагировал палач в красных башмаках, поднимающий для очередного удара свою "кошку-шестихвостку", если бы я назвал его конфабуляцией [2] Конфабуляции (лат. confabulari – болтать, рассказывать) – ложные воспоминания, в которых факты, бывшие в действительности либо видоизменённые, переносятся в иное (часто в ближайшее) время и могут сочетаться с абсолютно вымышленными событиями. ? O Santa Maria del Frari! Наверняка в его арсенале профессиональных штучек имелась масса слишком рафинированных пыток, с которыми сам я предпочел бы и не знакомиться. Ибо, для плода фантазии, боль была настолько ужасно реальной, что могла сравниваться только лишь с величиной моей злости.

Так что мне оставались лишь тихие стоны и вопросы про себя: "Господи Боже, за что?", ну и, возможно: "Неужели чистилище за грехи наши должно быть таким отвратительным?".

Мне не хотелось здесь быть. Я и не предполагал, будто бы когда-нибудь буду. Ну вот кто, будучи в здравом уме и выйдя их детского возраста, верит в путешествия в Страну Фантазии?

Что правда, то правда, подрастал я долго и упорно, а поскольку, будучи ребенком, не слишком-то любил компании, годами заполнял своими каракулями тетради с названиями Розеттинские Рассказы I, II и вплоть до XXIX . И даже впоследствии, выстукивая на отцовской письменной машинке марки "Оливетти" бесконечные продолжения, с наслаждением я отрывался от реальности ХХ века, чтобы плыть к чудным землям воображения (о компьютерных играх тогда никому еще и не снилось!). В той нереальности я был Альфредо Деросси, художником и любовником, медиком и философом – в конце концов, осужденным на позорную смерть в бездонных глубинах Колодца Проклятых. Чтобы вдохнуть жизнь в этот мир и сделать его более достоверным даже для самого себя, я провел массу исследований, прочитал десятки монографий и мемуаров, от Боттичелли до Аретино, не презирая Макиавелли или жизнеописаний Галилео и Бруно.

Вот только сказка закончилась. Я вырос и, грубо сталкиваясь с дикими правилами игры, окончательно распознал демаркационные линии между сном и явью.

Быстро я посчитал, что жизнь мерзавца-реалиста несет с собой больше выгод, чем пребывание добродетельным идеалистом, так что в земную выгребную яму я запрыгнул с запалом ловца жемчуга. Четверть века нырял я в этой гадости, познавая все наслаждения, доступные человеку, лишенному каких-либо принципов, и если бы неспешная и верная смерть не заглянула мне в глаза, если бы не провел бы я трезвых расчетов с совестью, то наверняка бы очутился бы в пантеоне величайших негодяев постмодернистской эпохи.

Но случилось чудо, и атеист Гурбиани уверовал в Бога, старый развратник женился на скромной медсестричке, а владелец империи мерзостей, эрекцию которой сам же всю сознательную жизнь и устраивал, своими же руками ее и разрушил.

Немалую заслугу во всем этом имел святейший Раймонд Пристль, а еще покушение на мою жизнь, после которого – потеряв сознание – целый месяц с лишним я жил, отождествляя себя с собственным барочным героем. Наверняка то был бы материал для многочисленных диссертаций психиатров, но, верьте мне, в глубинах своего сознания все это время я чувствовал себя Альфредо Деросси – художником и предшественником Века Просвещения, который, блуждая по Розеттине, давней и современной, сопоставлял собственные мечтания с их последствиями.