Михаил Ахманов - Ассирийские танки у врат Мемфиса

Зазевался я с этой глыбиной. Тяжелая, неудобная, чтоб ей дерьмом рассыпаться! И огромная, как плита с пирамиды Хуфу!

Зазевался я, и тут над головою свистнуло, бич из кожи бегемота ожег хребет, отправив мою душу из сердца прямо в мочевой пузырь. Балуло, кушитская вошь, халдей недоношенный! Этого медом не корми, а дай поизгаляться над ветераном-роме! Ини, Бу и другие надсмотрщики меня не трогали. Ни плетью не трогали, ни кулаком, ни дубинкой, и в задницу не пинали. Унофра и Тхути, парочка теп-меджет, [1]старшие охраны, тоже относились с уважением, понимая, что в редком лагере найдется чезу, [2]и не какой-нибудь там тыловой крысеныш, а сам Хенеб-ка, боевой командир чезета Волков.

Стиснув зубы, я принялся ворочать проклятый Осирисом камень. Глаза мои были сухими, и плакала только душа. Людям этих слез не видно.

Не от боли я страдал, от унижения. Но боль тоже была, хоть не от бича Балуло, а за то, что прошло и уже не вернется.

Чезет… Где он нынче, мой чезет, тысяча лихих бойцов?.. Полег в сражениях на Синайской дуге?.. Сидит в глухой блокаде под Дамаском?.. Или бьется в пустыне с ассирскими десантами?.. Может, никакого чезета Волков нет уже на этом свете, а есть канава, куда свалили трупы… Такое я видел, ибо за двадцать шесть лет в строю всякого насмотришься. Видел я такие канавы, знаю! Когда не справляются полковые бальзамировщики, когда войска отступают, когда нет транспорта, чтоб вывезти тела убитых, вот тогда и хоронят во рвах и ямах и не каждый раз успеют закопать. А если даже и закопают? Все одно, нет тем душам дороги в Поля Иалу… [3]

Подоспели Пуэмра и Иапет, и мы взгромоздили камень на волокушу. Хайло, здоровый как бык, напрягся и потянул ее по деревянным рельсам в дальний угол карьера, к гранильщикам. Грохот их молотков разносился над огромной ямой, где копошилось сотни три народа. Грохот, жара, едкая пыль, смрад немытых тел, свист бичей да проклятья сквозь зубы… А все вместе – спецлагерь 3/118 Дома Маат [4]в Восточной, или Нубийской, пустыне. Категория «три» означала, что здесь сидят офицеры и солдаты, потерявшие честь, а также другие людишки, каким-то боком связанные с армией и крепко проштрафившиеся. Лично меня упекли за оскорбление величества, а по этой статье амнистий не полагалось. Впрочем, какие амнистии в военное время?

До полудня, до самой жары, я со своими обкалывал новую глыбу. Свои – это Иапет, наемник-ливиец, хабиру Давид из палестинских иудеев, молодые офицеры-знаменосцы [5]Хоремджет и Пуэмра и два приставших к нам солдата, Нахт и Пауах. Эти сидели за измену – попались в лапы ассирам или, может, шумерам во время неудачного прорыва к Дамаску. В плену они пробыли недолго, смылись дня через три и вышли из окружения, но это им не помогло: трибунал Амон Бдит лишил их чести и припаял каждому по десятке. Но все же не двадцать лет, как мне, Иапету и Давиду. С другой стороны, наша статья «оскорбление величества» была почти расстрельной.

В полдень нам дали по кружке воды и черствому сухарю. Большая милость, надо сказать; Унофра, халдей, шепнул мне как-то, что на рудниках за Пятым порогом, где сидят воры, святотатцы, расхитители гробниц и прочая уголовная братия, такого не полагается. Все же были у нас послабления, но не за прошлые подвиги и пролитую кровь, а по причине сугубо прозаической: мы, солдаты-лишенцы, злы и свирепы, и если бросить нас против ассиров, всякую дыру заткнем и будем драться с львиной яростью. Так что передышку в полдень, сухари и воду давали нам не зря. Вдруг пригодятся на фронте лишенные чести!

Отдыхали мы под краем котлована, где трудами последних месяцев весь пригодный камень был изъят, и потому образовалась ниша. Место с намеком на прохладу, удобное и почетное, дарованное мне по молчаливому согласию других бедолаг. Были в лагере еще офицеры, были ветераны, были теп-меджет, но в звании чезу – никого. Так что я мог сидеть среди своих товарищей, пить вонючую теплую воду да разглядывать карьер, бараки на его склоне, загон для ослов и верблюдов, кладовые и водяную цистерну. В семи бараках мы спали, восьмой предназначался для охранников-халдеев, а за ним, выше по склону, рядом с кладовыми, торчало строение из обожженного на солнце кирпича с антенной на крыше, где обитал Саанахт, начальник лагеря. Редкий скорпион, покарай его боги! Но с ним жила Туа, тощая и злобная, и хоть поговаривали, что она из отставных фиванских шлюх, другой женщины на двадцать сехенов [6]в любую сторону здесь не было. Каждый из нас посматривал на Туа – для того, думаю, чтоб не забыть, как выглядит баба.