Андрей Валентинов - Воскрешение Латунина

– Не все, – упрямо возразил Николай. – Многие, дед, на улицы выйдут. Ты что, телевизор не смотришь?

– Не многие, внучек, – вздохнул академик, – не многие. Устал народ от критики, хе-хе, от очернительства всякого. Ну а если выйдет, хе-хе, шантрапа всякая, либералы да металлисты, так что? Ты внучек, да рота твоя – на посту, так? А сколько рот таких в стране? Вот вы их, хе-хе, самым демократическим образом, хе-хе, на асфальтик… Или приказа ослушаетесь?

Коле Рипкину стало совсем невесело. Жуткие рассуждения старика были весьма правдоподобны.

– Ладно, дед, – заявил он. – Отдавай челюсть. А то и вправду, отправят меня к теплому морю, и сам Латунин не поможет.

– Сейчас, внучек, сейчас, – неожиданно согласился дед и, подойдя к шкафу, стал рыться в его содержимом. Коля прошелся по комнате и остановился возле письменного стола. Внезапно его внимание привлек конверт, лежавший поверх каких-то рукописей. Адрес, написанный неведомой Николаю рукой, свидетельствовал о том, что письмо предназначалось академику. Необычайного в этом ничего не было, но внимание сержанта привлек обратный адрес. Послание пришло из небольшого городишки Южной республики, известного тем, что более сотни лет назад там родился сам Никодим Кесарионович Латунин. Коля успел также заметить, что отправителем был некто Гурами.

«Надо же, – подумал Рипкин-младший, – мой дедуля с земляками Латунина завел дела. И зачем это ему?»

Впрочем, обдумывать этот вопрос ему не пришлось: дед, довольно посмеиваясь, вручил Коле тщательно проваренную в кислоте челюсть, после чего Рипкин-старший и Рипкин-младший расстались.

Вернувшись из увольнения, Коля поспешил дать знать о себе по телефону, продиктованному Возгривиным. За Рипкиным приехала черная машина, и вскоре он оказался в некоем учреждении, где его принял обходительный и весьма вежливый офицер, представившийся майором Гребневым. Отдав челюсть, сержант почувствовал невыразимое облегчение. Он был готов тут же уйти, но майор неожиданно предложил чаю и стал беседовать на отвлеченные темы. Коля втянулся в беседу, и как-то так вышло, что разговор ненавязчиво перескочил на Рипкина-старшего. Естественно, Коля и не думал закладывать деда в подобном учреждении, но майор, очевидно, не зря получал зарплату. Сержант, сам того не желая, подробно передал Гребневу рассуждения деда о необходимости восстановления порядка, о роли Латунина в этом и даже о пользе лагерей для оздоровления общества. Майор целиком и полностью согласился с Колей в том, что подобные рассуждения в эпоху демократии и прогресса попросту смешны. Затем, все более втягиваясь в беседу, Коля упомянул о странном факте переписки академика с уроженцем Южной республики Гурами. Услыхав это, майор неопределенно покивал головой и неожиданно попросил сержанта записать только что рассказанное. Бумага и ручка были тут же предоставлены. Пришлось писать. После этого Коля был вновь обласкан и, получив уверение в прощении всех его грехов, отбыл восвояси, причем любезный майор проводил гостя до самой двери, а черная машина доставила в часть.

Через час опергруппа прибыла в гости к академику Рипкину. Одновременно Гребнев давал пространные указания своим коллегам в далекой Южной республике. Еще одна группа уже второй день работала в квартире престарелого товарища Зундуловича.

Товарищ Мишутин все еще находился на юге, а между тем в Столице назревали серьезные события. Товарищ Егоров, собрав совещание руководителей средств массовой информации, в жесткой форме упрекнул редакторов в излишне либеральной и даже в некотором смысле очернительской линии, проводимой некоторыми журналами и газетами. Осудив «гласность без границ» и «потакание анархии», Кузьма Самсонович твердо заявил, что никакого отхода от стратегического курса на построение самого справедливого и совершенного общества в мире не предвидится, и указал на необходимость поиска положительных примеров из жизни Великой Державы, мудро руководимой Правящей партией. Егоров присовокупил, что критика товарища Латунина, перешедшая все разумные границы, не способствует укреплению авторитета партии, ввиду чего ее, критику, следует ограничить. Он также поделился с редакторами новостью о том, что отныне все демонстрации и митинги, не санкционированные сверху, будут пресекаться предельно жестко.

Редакторы покорно молчали. Лишь один, набравшись смелости, попросил прокомментировать слухи о том, что Никодим Кесарионович Латунин, о котором только что шла речь, якобы воскрес. На это товарищ Егоров внушительно заметил, что данный вопрос будет разъяснен в специальном правительственном сообщении, которое воспоследует в ближайшее время.