Дмитрий Морозов - Пленники вечности

— Чего он ждет? — изумился Репнин, видя, что готовые к натиску ливонцы медлят.

Но гибель рингенского гарнизона научила неистового Кестлера уважать русскую армию, к которой он раньше относился с явным небрежением.

— Не для того я собирал по всей Европе остатки рыцарства, — сказал он на изумленные и возмущенные расспросы своего окружения, — чтобы положить треть его или половину возле этого проклятого городка. Мне думается, что под крепостью находится разлом земли, сквозь которой из адских бездн проникают демоны, помогающие восточным варварам. На этом поле бескровной и красивой победы не выйдет, так говорят мне святые угодники и небесные покровители.

— Но дерево победы уже взросло, — возразил герцог из южной Франции, чьи предки резали непокорных провансальских альбигойцев и удирали из Палестины под натиском победоносного воинства Сала-дина. — Хитрым маневром заманили мы сюда московитов, осталось только пожать плоды.

— Так поди и пожни! — вскричал взбешенный неповиновением магистр. — Бери войско и принеси мне голову московитского воеводы!

— Я готов во имя Богоматери в первых рядах драться с неверными собаками, — ответил герцог, — но право командования над рыцарями Запада небесные угодники даровали вам, магистр.

— И я распоряжусь им не так, как велит крестоносное сердце, а как велит холодный разум Великого Магистра Ордена Ливонского! Отправить герольда к московитам!

— Ах вот в чем дело, — ухмыльнулся Репнин, когда от сверкающих рядов неприятеля к стрелецкому каре помчался всадник, размахивая белой тряпицей. — Разговоры станем разговаривать!

— Великий Магистр, — надменно сказал герольд, которого пропустили в середину строя, к самому воеводе, — предлагает вам, дабы избегнуть худшей участи, сложить оружие. Он обещает жизнь всем, кроме священников богопротивной секты, именующей себя…

Он замялся, подзабыв, видимо, мудреное восточное словечко. Репнин участливо подсказал:

— Православной Апостольской Церковью, тевтонец. А кого еще не станете вы миловать?

— Казаков, что хуже орд Рогов и Магогов, хуже мавров и сарацинов.

— Ну и меня, грешного, на аркане в логово магистра поволочете, так? Послушай, мил человек, не зли меня и моих людей. Даже ногайцы и татары выказывают к противнику большее уважение, чем ваш Магистр. Не будь у тебя в руке белой ткани — уже лежал бы ты без языка, корчась у моих сапог за оскорбление веры! Ступай, пока цел, и передай своему хозяину, собака, что он сам отправится в Ивангород на аркане еще до того, как солнце сойдет с небосвода.

— Но это же неразумно! Вас всего горстка против всего Ордена! — воскликнул герольд, пропустив мимо ушей, или не поняв гневных слов воеводы. Говорил он на той пестрой смеси немецкого, польского и литовского, на котором испокон века говорила Прибалтика. Воевода, немало лет проведший в Галиции и на Волыни, прекрасно понимал это наречие.

— А добились ли вы сдачи от рингенского гарнизона? Или им вы предложили еще более волчью сделку? Молчишь! Я-то знаю, как крут во гневе был покойный воевода Русин, небось до сих пор от ударов его воинов у магистра дрожит собачий хвост, а из глотки льется песий скулеж. Ступай уже, хватит слова говорить, пусть сталь запоет.

Герольд повернул коня.

Кестлер мрачно выслушал его более чем сокращенный пересказ слов Репнина.

— От этих заносчивых дикарей иного и не дождешься. — сказал он, нахлобучивая шлем. — Ну что же, господа, кроткая Мария Тевтонская не сможет нас упрекнуть в день Страшного Суда в опрометчивости и кровожадности. Надменный враг католического мира не внял голосу рассудка, так пусть услышит он голос гнева его верных слуг!

Сотни и сотни глоток затянули под шлемами заунывный латинский гимн, и бронированные кони, медленно набирая разбег, двинулись к отряду Русина со всех сторон.

— А магистр-то глуп, как сивый мерин, — заметил Репнин. — Не дождался ни арбалетчиков, ни пехоты. Думает железяками нас спужать? Свинец стали не боится.

— Думается, батюшка, — возразил сотник, — больше свинца боится он за крепость. Не ровен час, поворотимся мы, и запремся в Рингене. Тогда пообломает он зубы о нас, как пообломал об отряд боярина Игнатьева-Русина.

— Твоя правда, — усмехнулся Репнин, опуская на шлеме-ерихонке стальную стрелку на переносицу. — Крепко запомнился им воевода рингенский.

И, привстав на стременах, проревел так, что услышали его все стрельцы, казаки и дети боярские:

— Так будем же достойны славы павших за веру и царя-батюшку! Аминь!