Морье Дю: Стеклодувы

– Если ты выйдешь замуж за стекольщика, – предупреждал Пьер Лабе мою мать, а его дочь Магдалену в 1747 году, – тебе придется распроститься со всем, к чему ты привыкла, и войти в совершенно иной мир.

Ей было двадцать четыре года, а ее будущему мужу Матюрену Бюссону – он был мастер-стеклодув из соседней деревни Шеню – на четыре года больше, и они были влюблены друг в друга с детских лет, с первой встречи, и с тех пор ни он, ни она ни разу не посмотрели ни на кого другого. Мой отец, сын купца, торговавшего стекольным товаром, осиротел в раннем возрасте и был взят вместе со своим братом Мишелем в подмастерья стекольной мануфактуры, известной под названием Брюлонери в Вандоме, что между Бюлю и Виль-о-Клерком. Оба брата оказались весьма смышлеными, и мой отец Матюрен быстро выдвинулся, получил звание мастера-гравировщика и стал работать под руководством самого Робера Броссара, хозяина мануфактуры, который принадлежал к одной из четырех знаменитых фамилий мастеров-стеклоделов во Франции.

– Я не сомневаюсь, что твой Матюрен Бюссон добьется успеха в любом деле, которым пожелает заняться, – продолжал Пьер Лабе, который сам был бейлифом в Сен-Кристофе и исполнял должность блюстителя закона в своей округе, словом, занимал достаточно высокое положение. – Он надежный, работящий человек и отличный мастер своего дела; но то, что он собирается взять жену со стороны, а не из своей общины, есть нарушение традиции. И тебе будет трудно приспособиться к их образу жизни.

Он знал, о чем говорит. И она тоже это знала. Она не боялась. Мир стеклодувов был весьма своеобразен. В нем были свои законы, свои правила и обычаи, и особый язык, передававшийся не только от отца к сыну, но и от мастера к подмастерью, и возникший Бог знает, как давно, в тех местах, где стеклоделы основывали свои мануфактуры – в Нормандии, в Лорени, на Луаре но всегда, разумеется, в лесах, ведь лес – это пища для стекловарни, самая основа ее существования.

Законы, обычаи и привилегии, существовавшие в замкнутом мире сткелодувов, соблюдались даже строже, чем феодальные права аристократии; в них, к тому же, было больше справедливости и больше здравого смысла. Это был поистине замкнутый круг, тесная община, в которой каждый человек, будь то мужчина, женщина или ребенок, точно знал свое место, начиная от хозяина, который работал бок о бок со своими подчиненными и наравне с ними, даже носил точно такую же одежду, но был в то же время господином и повелителем для всех остальных, и до шести-семилетнего ребенка, который исполнял должность "подай-принеси", выходил на работу в одной смене со взрослыми, дожидаясь того времени, когда он сможет занять свое место у плавильной печи.

"То, что я делаю, – говорила мадемуазель Лабе, моя мать, – я делаю с открытыми глазами, не предаваясь пустым мечтам о легкой жизни. Я не собираюсь сидеть, сложа руки, и ждать, чтобы мне прислуживали. Матюрен уже разуверил меня на этот счет".

И все-таки, когда она стояла в тот день, восемнадцатого сентября тысяча семьсот сорок седьмого года, рядом с женихом в церкви родной деревни Сен-Кристоф в Турени и смотрела сначала на собственных своих родных – на богатого дядюшку Жорже и другого дядю – адвоката Тези, на своего отца в форменном мундире бейлифа, – а потом переводила взгляд в другую сторону, туда, где стояли родственники жениха вместе с рабочими и их женами, которые бросали на нее подозрительные, чуть ли не враждебные взгляды, в ее душе, как она рассказывала впоследствии нам, детям, возникли сомнения; она отказывалась назвать их страхом.

"Я испытывала такое же чувство, – говорила она, – какое должен испытывать белый человек, стоя в окружении американских индейцев и зная, что едва зайдет солнце, ему предстоит войти в их лагерь, с тем чтобы никогда больше не возвращаться назад".

На рабочих-стеклоделах не было, конечно, боевой раскраски, однако их черные блузы и панталоны, а также плоские черные шляпы, которые все они надевали по праздникам, резко отделяли их от родни моей матери, придавая им вид членов какой-то религиозной секты.

Так же особняком держались они и позже, во время свадебного завтрака, который, в силу того, что Пьер Лабе занимал весьма высокое положение в Сен-Кристофе, был достаточно значительным событием, и в нем принимала участие чуть ли не вся округа. Они стояли в стороне, сбившись в кучку; гордость не позволяла им перекинуться шуткой с другими гостями или сказать им что-нибудь приятное, поэтому они разговаривали, шутили и смеялись исключительно между собой, создавая немалый шум.