Вячеслав Рыбаков: Гравилет «Цесаревич»

Ну, и братья Гусевы. Серьезные бойцы. Один из них — не помню уже, который — в прошлом году на урок пришел с «макаровым».

Я открыл было рот, но Веня Гусев, развалившийся за первым столом левой колонки — руки локтями на стол позади, ноги, одна над другой, выставлены в проход между столами, куртка расстегнута и расперта мощной грудью — лениво опередил меня.

— Мы, Альсан Петрович, пришли сказать, что больше не намеренны посещать ваши уроки.

Я помедлил. Потом сел за учительский свой стол и сказал:

— Хорошо, ребята. Давайте мне тогда дневники, я сразу выставлю четвертные тройки, и покончим с этим.

— Какой вы персик, — сказала Таня. — Можно, я вас поцелую?

— Чуть позже, — ответил я. — Делу минута, потехе час — но минута будет первой.

Судя по всему, они были приятно удивлены моей сговорчивостью. Похоже, они готовились к серьезной баталии.

Я выставил тройки, перенес их в классный журнал. Таня, честная девочка, забирая у меня дневник, наклонилась, дружелюбно прижалась бюстиком к моему плечу и с оттягом чмокнула в щеку.

— Только помаду сотрите потом, — сказала она, возвращаясь на свое место.

— Пусть пока живет, — ответил я. — Мне так больше нравится.

Они стали не спеша собираться. Котя Гусев закинул на плечо ремень своей потертой цилиндрической «Пумы».

— Погодите минутку, ребята, — сказал я. — Теперь, когда все формальности улажены, и вы не можете ожидать никакого подвоха с моей стороны, я просто хочу спросить: почему?

— Ой, да на кой ляд нам… — начал было Котя, но Веня оборвал брата.

— Погоди, Котька, жопа ты или мужик, — проговорил он. — Человеческий же разговор шкраб предлагает.

— Он снова сел. Тогда сели и остальные.

— Кто-то из великих, кто именно, вам лучше знать, сказал: история учит лишь тому, что ничему не учит. Мы склонны полагать это утверждение истинным. Особенно для этой сраной страны, в которой учителя истории и прочих научных коммунизмов из поколения в поколение получали зарплату исключительно за то, что ничего не знали, ничего не умели и только насиловали детям мозги ахинеей.

— Закосили извилину! — подтвердил Котя.

— Единственную? — спросил я.

Маша, самая умная, поняла и хихикнула.

Я обвел их взглядом. Что оставалось отвечать? Он был прав и не прав. Я мог бы сказать, что история учит многим верным вещам тех, кто способен учиться, например, что происходящего сейчас любой ценой нельзя было допускать, ведь это происходило и прежде, и всегда кончалось одинаково — именно вопиющая неграмотность политиков, сопоставимая, пожалуй, лишь с их самомнением «Я-то умнее тех, кто был прежде», развязывает им их шкодливые руки. Но для пятнадцатилетних происходящее последние пять-семь лет было единственной известной формой бытия, плохо-бедно они приспособились к ней, разрушь эту приспособленность, и они, молоденькие, погибнут. Я мог бы написать на доске самые элементарные формулы, описывающие динамику социальной энтропии, и они доказали бы, как дважды два: чем малочисленнее социум, тем меньше у него вариантов развития и тем, следовательно, меньше шансов выжить — но ребята плохо помнят, сколько будет дважды два. И я спросил только:

— Чему вы хотите учиться?

— Рукопашному бою, — тут же начал загибать пальцы Веня. — Это мы делаем, но нужно больше. Вот, недавно афганца одного припитомили, он нас дрессирует…

Ты сказал. Не «учит», не «натаскивает», не «тренирует» — «дрессирует». Ох, история. Кто сказал «Ты сказал»?

— Стрельбе, — загнул второй палец Веня, — это тоже пытаемся, но катастрофически боеприпасов не хватает.

— Взрывное дело надо поднимать, — подал голос Котя.

— Оральный секс освоить как следует, — озабоченно сказала Коковцева. Котя усмехнулся и со снисходительным превосходством проговорил:

— Тебе бы, Татка, все ебаться.

Она коротко обернувшись к нему, сверкнула победоносной улыбкой.

— Алгебра нужна, к сожалению, — сказала Мякишева, а то в духанах любая тварь обсчитает — пернуть не успеешь.

— Да, пожалуй, — задумчиво согласился Веня.

— И ты думаешь, этого достаточно для жизни? — спросил я.

— Для жизни вот как раз это и нужно.

— Этого достаточно для смерти, Веня, — сказал я. — Только для смерти. Сначала, возможно, не твоей. Потом, все равно, раньше или позже, — твоей. Этого достаточно только для кратковременного выживания.

— Научный коммунизм это все, Альсан Петрович, — ответил Веня. — На самом деле все просто. Кто выживет — тот и живет. Другого способа жить еще никто не придумал.