Михаил Веллер: Абсорбция

Шереметьево-2 мало напоминает картину Левитана «Над вечным покоем». Но в эти предновогодние дни оно уже вовсе напоминало картину погрома кухни в сумасшедшем доме. Все флаги в гости будут к нам, незваный гость лучше (инфаркта, тещи, татарина, президента — нужное подчеркнуть).

В прилетных залах толпу просвещали плакаты: сибирские ели в снегу и нарядная славянская вязь: «А мы и не обещали вам розовый сад». Затурканные чиновники функционировали отдельно от своих улыбок:

— Рейс номер десять-двенадцать из Буэнос-Айреса — шестой выход!

— Прибывшие на постоянное жительство из Франкфурта — собраться у стойки! У стойки!

— Имеющие статус беженцев проходят по сине-красно-белой линии!

— Анкеты!!! Все получили анкеты???!!!

Пот тек, ребра трещали, кондиционеры гудели: сортировка. Зерна от плевел, агнцев от козлищ, чистых от нечистых, каждому по потребностям в пределах возможностей.

Через четыре часа Хосе Рамос вдавился с потоком в отдел оформления и упал из стул.

— Фамилия, имя, вероисповедание… — механической скороговоркой допросила из-за стола труженица Родины, похожая на скрученную в жгут диванную подушку. Испанский ее был без акцента — явно бывшая соотечественница.

— Православный, — стыдливо произнес Хосе, отрекшийся от врожденного католичества легко и цинично еще в российском посольстве в Аргентине. И получил временное удостоверение вновь прибывшего репатрианта, где непривычными русскими буквами он назывался теперь Семен Романов.

В следующей комнате он расписался в получении корзины абсорбции: полторы тысячи долларов на съем жилья первые полгода, девятьсот долларов пособия на жизнь, восемьсот — компенсация за билет и отправку багажа и девятьсот — на приобретение оружия с квитанцией о половинной скидке для репатриантов первого года.

Чувствуя себя состоятельным человеком, он купил блок «Беломора» и повез свои баулы к автобусу.

Инструктаж в Министерстве абсорбции сводился к одному:

— Учите русский язык! Используйте все возможности бесплатных курсов в первые полгода! А то найдут сразу работу, а потом без хорошего русского так и моют полы всю жизнь…

На курсах было полно американцев, китайцев, израильтян, разбавленных приличным процентом черных лиц. И все они по Закону о Возвращении были полноправными россиянами, у каждого была или бабушка с Псковщины, или папа из Магадана, или дочка наполовину русская. Хотя все знали, что у курдов и бушменов свидетельства о рождении обычно поддельные и куплены за пять ковров или две связки стрел.

Вообще-то, дискриминация была. Но выборочная. Американцы шли за людей первого сорта, а бушмены — последнего. Коренные русские были классом выше. А все-таки все были дома и все чувствовали себя русскими.

Семен тосковал по теплу, океану и испанскому языку. Все остальное ему нравилось. Нравилась еда, нравились женщины, а главное — полная свобода и забота о человеке. Деньги он вложил в банк «ЕЕЕ» и быстро обучился пользоваться только наличными. В первый же год слетал на неделю в недосягаемый прежде Париж.

Он устроился компьютерщиком в приличную фирму, купил малоподержанные «жигули» и присмотрел задешево участок под дом на нечерноземных территориях. На лыжах полюбил кататься страшно. А по воскресеньям выезжал с друзьями в лес варить пельмени. Хлебная водка куда лучше кактусовой текилы.

И когда над капризничающим компьютером из него вылетало вместо «порка мадонна!» — «твою мать!», вся прошлая жизнь казалась ему страшным сном, и он был счастлив.